Невинная в гареме шейха - Маргерит Кэй

Фарид прибыл верхом на изысканно черной чистокровной лошади, а его дочь по контрасту на не менее великолепной серой. Третья лошадь — тоже серая — изящно гарцевала чуть позади на длинном поводе. Силия даже со своего места хорошо видела, как красиво они мчатся — и неудивительно, ибо эти чистокровные лошади с красивыми изогнутыми шеями и развевающимися хвостами составляли значительную часть благосостояния шейха. Она слышала, как вчера за ужином об этом говорили.

Дочь шейха оказалась моложе, чем думала Силия, — по возрасту ближе к Кэролайн, чем к Кэсси — всего лет шестнадцати или семнадцати. Ясмина поделилась с ней, что в А-Кадизе девочки выходят замуж совсем молоденькими, но Силии все равно подумалось, что девушка уж слишком юна для Рамиза. Да она ему до смерти наскучит. О чем вообще думал Акил, когда предлагал Рамизу такую малышку?

Однако, наблюдая, как та легко и гибко спрыгивает со своей лошади, Силия стала понимать, почему Джуман предлагают ему в жены. Затем Силию пригласили на чай с достопочтимыми гостями, и это понимание полностью оформилось. Джуман Фарид была невероятно красива: черные, как смоль, волосы сияют здоровым блеском, миндалевидные глаза смотрят таинственным и одновременно соблазнительным взглядом, на ярких губах, сколько ни вглядывайся, невозможно обнаружить ни крупицы подкраски. Она обладала идеальной фигурой по форме песочных часов и явно происходила из знати. «Без сомнения, у нее длинная и внушительная родословная, — горько подумала Силия. — Она — первый ребенок первой жены шейха, его первенец». Даже Силия понимала, насколько это важно.

Одетая в традиционные шаровары и тунику, поверх которых красовалась длинная абайя, Джуман тем не менее ненавязчиво демонстрировала свои прелести — темно-красный и золотисто-прозрачный шифон почти ничего не оставлял на долю воображения.

Силия продолжала об этом размышлять, пока вдруг точно не осознала: она же просто ревнует! Едва ли Джуман можно вменять в вину, что она очень привлекательна и безусловно подходит в жены Рамизу. Кроме того, она со всеми вела себя одинаково идеально: заговаривала, только когда к ней обращались, «ухаживала» за Силией, подливая ей чай, благовоспитанно сидела с опущенным взглядом. И только когда Фарид предложил дочери показать принцу его подарок — великолепного скакуна, Джуман радостно захлопала в ладоши и поднялась с места. Она засияла таким искренним энтузиазмом, что Силии стало нехорошо.

Акил предложил Рамизу посмотреть на коня в действии, а шейху Фариду — позволить Джуман сопровождать принца. Фарид согласился, но с одним условием: он тоже поедет с ними. Силия, к своему стыду, почувствовала облегчение, но все равно провожала их с тяжелым сердцем.

Она вернулась в свой шатер и занялась вышивкой — она вышивала кафтан, который собиралась подарить Рамизу перед отъездом. К полудню ее сморил сон, и она задремала, а через некоторое время проснувшись, обнаружила, что все трое не возвратились к шатрам, а отправились прямо к бедуинской стоянке, ибо туда уже прибыло новое племя просителей подаяния.

— Вы можете присоединиться к ним, если пожелаете, — сообщил Акил таким тоном, словно предупреждал — лучше этого не делать.

Она прислушалась к невысказанному совету, в одиночестве поужинала и пораньше отправилась в постель, прихватив с собой книгу.

Однако Рамиз снова пришел к ней, как и предыдущей ночью. И занялся с ней любовью — да с такой пылкой страстью, что она целиком захватила их обоих.

То же самое произошло и на следующий день, и еще на следующий — с прибытием каждого нового племени. Силия некоторое время проводила одна, потом играла с детьми и старалась не встречаться на публике с Рамизом. Днем все его свободное время занимали Акил или Джуман, но все ночи отдавались Силии.

Они занимались любовью. Разговаривали. Она читала ему. Рамиз рассказывал, какие интересные дела ему приходилось рассуживать. Силия делилась своими мыслями насчет благотворительного лагеря для бедуинских детей, где можно было бы хоть немного обучить их наукам.

— Мне кажется, это должно сработать. Особенно если выбрать для занятий один из больших оазисов. И проследить, чтобы учитель был готов учить пятьдесят слабых учеников вместо обычных пяти сильных, — нетерпеливо говорила Силия. — Большая часть а-кадизцев не имеет никакого образования. Ясмина передавала, что ты когда-то сказал по этому поводу: если не имеешь возможности проверить свои способности, это не значит, что у тебя их нет. Дело ведь не в том, что эти дети не хотят учиться — у них нет такой возможности. И родители не могут их ничему научить, поскольку сами необразованны.

Ободренная поддержкой Рамиза, она перешла к более практичному описанию этой «школы в шатрах», как она ее называла.

— Похоже, ты все тщательно продумала, до малейших деталей. Очень впечатляет, — ответил Рамиз, когда она закончила. Он смотрел на нее с новым уважением.

А она спросила с некоторой неуверенностью:

— Это получится, как ты думаешь?

— С хорошими преподавателями — почему бы и нет. Но где найти столько людей, готовых приняться за такое трудное дело?

— Я бы сама этим занялась, — без раздумий сказала Силия.

— Жить в шатре, обучая бедуинских детей? Едва ли это возможно. Да и твой отец никогда бы этого не позволил.

— Наверное, ты прав.

— Чем ты будешь заниматься, когда вернешься в Англию?

— Не знаю. — Силия отвела взгляд и прикусила губу. — Не знаю. Наверное, буду преподавать в благотворительной школе. У нас тоже хватает детей нуждающихся в образовании, а у меня, видимо, есть для этого способности.

— У тебя будут свои дети, — сказал Рамиз и сразу же пожалел об этом. Мысль, что Силия будет носить чужого ребенка, неожиданно оказалась очень болезненной.

— Лучше не будем продолжать эту тему, — мягко произнесла она.

— Ты имеешь в виду, что это не мое дело.

— Рамиз, не надо! Я ведь не спрашиваю, женишься ли ты на Джуман, но это не означает, что я не переживаю. И не означает, что я не чувствую себя ужасно виноватой за эти переживания и зато, чем мы занимаемся в этом шатре каждую ночь. Моего чувства вины недостаточно, чтобы остановиться, но я знаю, что все скоро закончится. Я не спрашиваю, потому что не хочу знать и потому что это не мое дело. Ведь и моя жизнь перестанет быть твоим делом, когда я уеду.

Его лицо потемнело от гнева, все существо без предупреждения охватила волна ярости.

— Я не женюсь на Джуман. Она сущий ребенок и до смерти надоела мне своими бесконечными разговорами. Она болтает только о лошадях и ни о чем больше. Я и подумать не могу, чтобы взять в свою постель ее или еще какую-то женщину, если я знаю, что меня ждешь ты. Ты — мое наваждение. Разве ты еще не поняла? Я не могу тобой насытиться — но мне придется, ибо ты скоро вернешься к себе на родину.