Лев - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ошеломленный и потрясенный, Павсаний шел куда глаза глядят. Жизнь разлетелась вдребезги. Он шел в дом собраний как человек, бывший регентом царя, как ветеран и победитель. Люди, узнавая, приветствовали его улыбками и брали за руку, если он им позволял. Теперь он спускался с холма тенью, покинутый своим народом.
– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Тисамен. – Разве ты не можешь обратиться к царю?
– Думаю, он рад избавиться от меня, – с горечью ответил Павсаний. – Он не стал бы вмешиваться, даже если бы мог. Нет, в мирное время здесь властвуют эфоры.
– Но должен же быть какой-то выход! Ты спас их всех. Они не могут закрыть на это глаза.
Павсаний чувствовал, как холодеет кровь. Тисамен был его другом и спутником, гражданином Спарты по усыновлению и имел все те же права, что и любой спартиат. Но при этом он не был одним из них в том главном, что имело значение.
– Надежда всегда была слабая. – Павсаний остановился, чтобы не споткнуться. – Я понимал это. Афиняне знали, куда ударить. Они хорошо изучили нас. Знали о нашей вечной подозрительности, о том, что за каждым нашим шагом следят. Обвинения губят человека, мой друг, особенно в Спарте, где все высматривают слабого. Чтобы быть такими, какие мы есть, требуется неусыпная бдительность, но это можно использовать и против нас… против меня.
– Значит, они отвергнут все, что ты сделал для них, для города, из-за обвинения?
Павсаний кивнул:
– Я надеялся… Да, похоже, именно это они и сделают. Слабости здесь не допускают. Смерть стирает все. Мне жаль, Тисамен.
Внезапно прорицатель схватил его за обе руки.
– Возможно, я знал слишком многих афинян, – лихорадочно заговорил он. – Но если они собираются убить тебя, почему бы не сражаться? Почему бы не убежать?
Тронутый столь явно выраженным сочувствием друга, Павсаний мягко отвел его руки.
– Если я это сделаю, они лишат меня и чести. Понимаешь? Моя жизнь – ничто. Я потратил ее при Платеях. Но мое имя останется чистым. У меня есть сын, он ученик в агогэ. Что с ним будет, если я сбегу? Моя мать еще жива! Она бы умерла от стыда. У меня есть двоюродные братья, которые будут плевать на мою могилу, не отмеченную даже камнем с моим именем, если я умру с бесчестьем.
Видя замешательство Тисамена, он вздохнул:
– Им не пришлось ничего говорить – они знают, что я не убегу. Если эфоры прикажут мне лишить себя жизни, я это сделаю. Я спартанец, Тисамен. И все же… – Его голос упал до шепота. – …и все же, признаюсь, я боюсь.
Тисамен видел, что Павсаний дрожит, охваченный противоречивыми чувствами. С вытаращенными глазами он походил на раненую собаку. Видеть друга в таком состоянии было ужасно.
– Сражаться можно по-разному, – твердо сказал Тисамен. – Ты не можешь обнажить меч – понимаю. Но нельзя просто покорно идти на смерть, когда они придут за тобой. Можем ли мы отложить вынесение приговора? Обратиться к царю Плистарху или царю Леотихиду? Провести общее голосование?
Тисамен заметил, что Павсаний слушает, и его сердце забилось быстрее.
– Эфоры не могут войти на священную землю, если я потребую убежища. Нет, не смотри так! Это… безумие, Тисамен. Это никак не повлияет на их решение, только отсрочит его. И все-таки… возможно, если царь вмешается…
– Если есть возможность, ею нужно воспользоваться. Они слишком многим тебе обязаны. За Платеи.
Павсаний нервно дернул головой, и его лицо скривилось, словно от боли.
– Ты не знаешь, что они скажут. Моя кровь – ничто, но мое слово, мое повиновение… Тебе не понять.
– Здесь храм. Войди в него и спаси свою жизнь.
– Ценой чести, – мрачно сказал Павсаний. – Нет. Я не могу этого сделать.
– Нужно использовать все, что можно, – продолжал Тисамен. – Твоя жизнь ценна и для меня.
Павсаний посмотрел на друга, чувствуя, как мир рушится у него на глазах. Прошла, казалось, вечность – и он кивнул. В двадцати шагах от того места, где они стояли, находился небольшой храм, святилище Афины Меднодомной. Храм был маленький, как и подобает богине, не очень почитаемой в Спарте. Шириной он не превышал двукратного роста мужчины. За единственной входной аркой виднелась лампа. Рядом с ней стоял, разинув рот, мальчик, пришедший долить масла. Судя по осанке, он был скорее спартанцем, чем рабом-илотом. Интересно, подумал Павсаний, чем провинился парнишка, что ему поручили такую работу.
– Куриос?
В голосе его слышалось замешательство. Его вечерний покой был нарушен, и он не знал, что сказать.
– Я требую убежища, – сказал Павсаний. – Оставь нас.
Мальчик убежал, забыв горшочек с маслом.
Утром его выпорют за это, подумал Павсаний. Тишина навалилась на него тяжким грузом. Все изменилось и уже никогда не будет прежним, он чувствовал это. И все же ему оставалось сделать кое-что еще.
– Тебя не должны здесь найти, – сказал он Тисамену.
– Меня никто ни в чем не обвиняет! Закон защищает меня, если он вообще что-то значит, – возразил прорицатель.
Павсаний покачал головой. В такую ночь, после всего услышанного, он уже ни в чем не был уверен.
– Уходи – и побыстрее. Возможно, ты сможешь найти уши, которые услышат тебя. Я останусь здесь и буду молиться. В крайнем случае получу еще один день. Спасибо тебе за это.
Они обнялись, и Тисамен выбежал в сумерки. Оставшись один, Павсаний оглядел маленький храм с золотыми панелями, отшлифованными так, что он видел в них себя. Стоило переступить порог, и храм превратился для него в темницу.
19
К загородному семейному дому Перикл добрался немного уставшим и изрядно запылившимся. Дом окружала новая, высокая и прочная стена, и впустили его не сразу. Ворота наконец открылись, Перикл и Эпикл прошли за стену и остановились на краю галереи, которая тянулась вдоль одной стороны дома как крыльцо. Красная черепичная крыша держалась на резных каменных колоннах. Перикл еще любовался результатами работы, когда из дома донесся вскрик, и следом торопливо вышла Агариста. Эпикл расцвел улыбкой, словно это он только что вызвал ее сына из ниоткуда.
В знак постигшего семью горя и соблюдая траур по мужу, Агариста носила темные одеяния. Елена, сестра Перикла, вышла замуж и жила теперь счастливо в своем доме внутри городской стены. Ее мужем был торговец, имевший пятую долю в трех кораблях. Перикл кивнул и улыбнулся матери, которая разразилась одновременно словами и слезами. Он выискивал глазами Фетиду, но не увидел ее.
Из кухни вышел Маний и, обняв молодого хозяина поместья, положил руку
