Плач Агриопы - Алексей Филиппов

- Спит, — с трудом выговорила Еленка. И, словно поняв и простив нерешительность Павла, добавила. — Не бойся, подойди к ней.

Павел, нелепо, по-обезьяньи опершись руками об пол, перекатился к матрасу. На поверку оказалось, что матрасов — два. Один был положен поверх другого, вероятно, для большей мягкости. А дочь, свернувшаяся калачиком на этой нищенской постели, казалась крохотной, почти младенцем. Павел погладил Таньку по голове, прислушался к её дыханию. Они было тяжёлым, прерывистым, но сопровождало Танькин сон, а не бредовое беспамятство.

- Она пришла в себя, сегодня утром, — прошептала Еленка, — Твой друг покормил её. А потом она заснула.

- Так значит… — Павел замешкался, не желая сморозить глупость. — Значит, всё хорошо? Вы поправляетесь?

И тут Танька шевельнулась, тряпки и мешковина, укутывавшие её, сползли с голых рук и шеи. Управдом едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: на шее дочери отчётливо темнело чумное пятно. Глаза Павла, ещё минуту назад затуманенные радостью, снова обрели способность видеть всё без прикрас. Он заметил кровоподтёк на подбородке Таньки, а подмышкой у неё угадал очертания крупного бубона.

- Состояние стабильно тяжёлое, — попыталась усмехнуться Еленка. — Трудно… соображать…

- Почему они здесь? — Выкрикнул Павел, ненавидящим взглядом сверля Людвига, как будто тот был виновен во всех несчастьях. — Почему ты не положил здесь меня, а их — там? — Он, резким движением руки, указал на каптёрку.

- Потому что лошади — здесь, — спокойно проговорил латинист. — Как видите, Валтасар был прав: дыхание лошадей — помогает.

- Но не излечивает, — еле слышно закончил Павел.

Людвиг, похоже, расслышал его, но не стал отвечать. Вместо этого он изрёк неожиданное:

- Если хотите посекретничать — самое время; я иду прогуляться. Меня не будет примерно час.

Управдом вытаращился на латиниста с таким недоумением во взгляде, что тот звонко рассмеялся, взбудоражив лошадей: пони заливисто заржала, как будто разделяла весёлость Людвига.

- Я не дезертирую, если вы вдруг так решили. У нас нет продовольствия. Я прогуляюсь до посёлка. Заодно посмотрю, как там дела. Попробую узнать, что нового в мире. А главное — постараюсь купить сим-карту для мобильного интернета.

- Это безопасно? — Усомнился Павел.

- Думаю, да, — Людвиг пожал плечами. — Я почти уверен, здесь что-то наподобие дачного посёлка. Половина населения — местные, половина — москвичи. Друг друга толком не знают, да и не хотят знать. Для каждой стороны я буду представителем противоположной. Кроме того, — Людвиг на мгновение умолк, — выбора у нас всё равно нет. Без еды и информации мы долго не протянем. Проще говоря, попрошу вас вывернуть карманы.

- Что? — Не понял Павел.

- Деньги, — пояснил латинист, — Поделитесь со мной наличными, а то я, знаете ли, на мели.

Управдом, недовольно кряхтя, расстался со значительной частью пенсии, и юноша, с виду безмятежный, и даже насвистывая что-то бравурное, скрылся за дверью конюшни. Несмотря на все объяснения, его намерения внушали Павлу опасение. Хотя эта тревога легко перекрывалась тревогой за бывшую жену и дочь. Павел закрыл двери конюшни изнутри на большой металлический крючок и вернулся к Еленке. Та, по примеру Татьянки, похоже, успела задремать. Управдом уселся прямо на сухое сено, между раскладушкой бывшей жены и матрасом дочери, и тоже впал в какое-то оцепенение. Глаза по-прежнему щипало чем-то солёным, и он прикрыл их. Лошади переступали копытами, иногда взфыркивали, как будто грустили. Откуда-то с улицы, должно быть, из посёлка, донёсся петушиный крик. Наверное, так чувствовали себя солдаты давнишних войн, когда фронт замирал где-то между заливными лугами и брусничником, и можно было представить себе, что впереди — вся жизнь, щедрая на сочные ягоды, поцелуи девчонок и дикий мёд. Откуда-то из закромов памяти высверкнуло тоненькой змейкой, выплыло сливочным облаком:

Предчувствиям не верю и приметЯ не боюсь. Ни клеветы, ни ядаЯ не бегу. На свете смерти нет.Бессмертны все. Бессмертно все. Не надоБояться смерти ни в семнадцать лет,Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.Мы все уже на берегу морском,И я из тех, кто выбирает сети,Когда идет бессмертье косяком.

- Не верь ему! — Слова резанули по живому, вырвали из малинового морока. Павел в испуге уставился на говорящую голову.

- Лена, ты что? Ты про что? Про кого?

Казалось, Еленка снова уплывала в какой-то бредовый туман и, из этой западни, лихорадочно блестя глазами, пыталась докричаться до Павла.

- Твой… друг… — Еленка осклабилась в страшной гримасе. — Он… не тот…

- Людвиг? — Попытался Павел поддержать разговор. Ему казалось, бывшая жена бредит, и самое лучшее сейчас — болтать с нею, как ни в чём не бывало, пока она не отключится. — Людвиг помог мне. Он очень сильно мне помог.

- Сколько ему лет? — Неожиданно в Еленкиных глазах блеснула та самая холодная решимость, которая и пугала, и восхищала Павла с самых первых дней их знакомства. И ещё — там не было ни капли безумия, зато разума — хоть отбавляй.

- Он совершеннолетний, — тупо повторил Павел утверждение самого Людвига.

- Ему нет и двадцати, — Еленка прикусила губу, и Павел заметил, как на ранке выступила крохотная капелька крови. — А говорит он, как старик-профессор. Как будто живёт сто лет и даже больше. Слишком умный, слишком холоднокровный!

- Лена, я думаю, Людвиг тебе просто не понравился. Неприязнь, антипатия, — как ещё назвать? — Павел старался не частить, говорить плавно и весомо, но ощущал, что пасует перед Еленкиным напором.

- Ему что-то надо от тебя, — казалось, бывшая жена замерла на грани беспамятства, страсть и убедительность стремительно покидали её. — Иначе зачем он с тобой? По доброй воле, по собственному хотению, как в сказке. Почему не боится гриппа?

- Хорошо, только успокойся, — Павел зачем-то оглянулся на дверь конюшни, словно боялся, что речи бывшей жены услышит какой-нибудь чужак. — Я обещаю, что буду с ним осторожен.

Взгляд Еленки почти потух, но, до того, как совсем опустить веки, она успела пробормотать:

- Он улыбался, когда рассказывал мне, что Виктор — мёртв.

Павел подождал минуту, убедился, что Еленка не собирается продолжать разговор, и задумался. Бывшая жена как будто протёрла стекло, и Павел, взглянув за окно, увидел там латиниста, который и впрямь никак не вписывался в образ несчастного сироты-министранта. Да и знакомство со странным юношей развивалось слишком уж стремительно, — точнее, с невероятной, космической, быстротой, если учесть разницу в возрасте. Может ли считаться естественным и нормальным, когда незнакомец, через несколько часов шапочного знакомства, соглашается пойти вместе с тобою на преступление, вступить в схватку с заразной болезнью, уехать к чёрту на кулички? Павел размышлял: стал бы он утверждать, что, каким-то макаром, Людвиг втёрся к нему в доверие? Пожалуй, нет. Скорее наоборот: тот не раз вёл себя так, как будто ему было наплевать на весь мир, и на Павла в том числе. Тогда почему возник этот удивительный союз — управдома не первой молодости и юнца-министранта? Управдом хмыкнул, почуяв сальность в вопросе, но, по крайней мере, в традиционности своей сексуальной ориентации он не сомневался. Никаких молодых мальчиков — ни в прошлом, ни в настоящем. «Ариец» — вот кто притянул Людвига, как магнит, — вспомнил Павел. Даже не так: министранта поразила эта нелепая история о машине времени, которую рассказал Валтасар. Неужели в ней всё дело? Но Валтасара больше нет, а Людвиг — здесь. И он активничает там, где не должен этого делать: обустраивает Еленку, Татьянку и Павла в конюшне, кормит и поит всю братию, а главное — зачем-то рассказывает Еленке о смерти её любовника. Уж не из мужской же солидарности с Павлом? Интересно, о чём ещё он успел побеседовать с ней?