Плач Агриопы - Алексей Филиппов

- Сомневаешься — проверь сам! — Отрезал Павел.

- Да успокойтесь вы! — Раздражённо буркнул латинист. — Мы не станем соваться в дом без крайней нужды. По-хорошему, нам надо отсюда выбираться. Хотя, думаю, если мы с вами до сих пор ничем не заразились от ваших жены и дочери, — значит, Босфорский грипп нам не страшен. Но вас должен сейчас заботить другой вопрос: где здесь конюшня?

- Да, — управдом энергично кивнул. — Да, ты, как всегда, прав. Конюшня — она там, по дорожке направо. Я не уверен, но думаю, что там. Попробую подъехать прямо к ней.

Широкий, массивный катафалк свернул с асфальтовой полосы, предназначенной для машинных колёс, и перекатился на узкую пешеходную тропу. Та вела к деревянной постройке, откуда Павел, не так давно, слышал лошадиное ржание. Тропа, хотя тоже асфальтированная, была слишком узка, чтобы вместить «Линкольн» целиком. Оба правых колеса начали подскакивать на травяных кочках. Впрочем, путь оказался недолог. Полминуты — и водитель катафалка вместе с единственным ходячим пассажиром уже стояли перед двустворчатыми дверями конюшни.

В том, что перед ними — конюшня, — Павел больше не сомневался. Из-за дверей шёл отчётливый характерный запах, доносился перестук копыт, как будто лошадь нетерпеливо переминалась на месте.

Сама постройка казалась на удивление простоватой, в сравнении с добротным особняком. Обычный сарай, наспех сколоченный из плохо обработанных досок. Судя по тому, что к лошадиным ароматам примешивался стойкий запах свежих опилок, конюшню соорудили не так давно. Закрыты ворота также были без изысков — на тяжёлый засов. Силы рук двух мужчин, несомненно, хватило бы, чтобы устранить эту несерьёзную преграду.

- Чего вы ждёте? Вам помочь? — Словно разгадав мысли Павла, нарушил молчание латинист.

- Справлюсь, — прокряхтел Павел, занявшись засовом.

Створки дверей распахнулись. Ответом на появление гостей на пороге конюшни было радостное ржание.

- Э, да тут парочка, — Людвиг полыхнул фонарём. — Мамка и сынок?

Свет обрисовал контуры двух лошадей — маленькой, застенчивой, с забавной девчоночьей чёлкой на глазах, — и высокой, крупной, атлетично сложённой.

- Одна — пони, другая — просто лошадь. Вряд ли они родственники, — усмехнулся управдом.

- Да уж знаю, — фыркнул Людвиг. — Это я так пошутил. Не вовремя и не удачно, пардон.

- Какой ты… шутник… — Павел неожиданно ощутил, как на него, в который раз за день, накатила слабость. Он постарался сопротивляться, но безуспешно. Вся бессонница, всё напряжение и весь ужас дня вдруг ушли, как молния, в песок, здесь, в этой конюшне. Как же умопомрачительно здесь пахло: теплым лошадиным потом, сеном, навозом, смолой досок, опилками, покоем.

- Что-то я… устал… — Павел присел на кривой, заляпанный зелёной краской, табурет, обнаружившийся неподалёку. — Я отдохну… Пять минут…

Перед глазами всё поплыло. Управдом видел, как суетится вокруг него Людвиг, пытался ободряюще улыбнуться и даже помахать рукой — приветственно, как космонавт, — но сон, или обморок, словно великий и прославленный борец на ринге, повалил его на землю и запечатал глаза. Павел не видел, не слышал, не чувствовал и — впервые за сто часов, — не дрожал за чужие жизни. И его уставшее перепуганное тело почитало это за благо.

Человек нёс безмолвное и бездвижное женское тело на руках по умирающему городу. Он один верил, что женщина — жива. Мортусы, вломившись в дом, даже не взяли на себя труд увериться — как в этом, так и в обратном. Для них в доме, пропитанном чёрной смертью, всё было кончено. Старший — хриплым, простуженным голосом — зачитал распоряжение городского совета: «Мёртвое тело следует без промедления предать земле. Делать это надлежит не иначе, как в закрытом деревянном гробу, выкопав прежде яму от двух локтей в глубину. Крышка гроба должна быть заколочена гвоздями, дабы тлетворный дух не вырвался вон. Дозволяется покрыть гроб погребальным покровом, либо плащом, либо куском сукна. Иных почестей, как то: колокольного звона, плача и возлияний, — покойным не оказывать. Если не будет сделано по сему, с горожанина, унаследовавшего имущество покойного, взыщется в казну пятьдесят пенсов штрафа. А если наследника не окажется, — таковое взыскание будет произведено с ближайшего родственника по отцу».

Человек взмолился горячей молитвой. Что стоит немного обождать — не до утра, так хоть до заката. Если смерть придёт в дом, — разве он посмеет противиться ей? Он сам обмоет, обрядит и предаст тело жены земле. Всего-то и надо — дождаться, пока еле слышные толчки сердца утихнут навек. Позволительно ли христианину хоронить живую душу заживо, даже если разум, сопровождавший её прежде, уже мёртв? Но мортусы не внимали мольбам. Да им и не пристало этого: работы для них с каждым днём только прибывало, а промедление ускоряло и без того быструю поступь чёрной смерти. Старший, впрочем, сжалился над человеком и предложил тому отнести изъязвлённое тело в лазарет — дабы многоопытный доктор подтвердил смерть женщины.

Человек не был ни глупцом, ни невеждой. Он слышал немало о лазаретах. Да и кто о них не слышал в этот проклятый год. Многие так боялись очутиться в их стенах, из которых не было выхода, что убивали себя, едва чумные доктора произносили свой приговор. Потакая страху и телесной немощи, обрекали на непрощение бессмертную душу. Но человек, не колеблясь, отяготил себя ношей и порешил отправиться в лазарет вместе со своей несчастной женой. Один из мортусов сообщил, что вошедший в двери лазарета уж не покинет его в продолжение сорока дней, будь он здоров или болен. Человека не взволновало это. Покорно, как ярмарочный вол, поднял он невесомое тело жены и вышел из дому, в чём был, не захватив впрок ни одежды, ни пищи.

Он вдыхал тяжёлый аромат костров и падали, шагал по грязи и нечистотам городских улиц, словно не знал ни сомнений, ни усталости. Один из мортусов сопровождал его половину пути, но потом махнул рукой и убрался с глаз долой. Что проку в шпионстве? Куда ещё, кроме как в лазарет, отправится этот страдалец со своей женой, с которой и в смерти расстаться не может?

Он был прав — этот рассудительный мортус. Человек не помышлял о бегстве. Он брёл в лазарет, упрямо передвигая негнувшиеся ноги. Ему оставалось пройти не так много: три сотни шагов от соборной площади, две с четвертью — от высокой кампаниллы. Туда, где добродетельным супругам Антимо и Бендинелле явилась Богородица. Туда, где однажды, чудесным знамением, посреди зимы зацвёл трухлявый пень. Разве святость такого места не поможет праведнице? Разве без причины скромная больница, отстроенная там, собирает пожертвования горожан и богатеет год от года; обзаводится то уютным двориком, то капеллой?