Сумрачная дама - Лаура Морелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из окна Чечилия услышала стук колес кареты по каменной мостовой. Времени не оставалось.
– Людовико. – Чечилия поправила платье, и ее рука опять нащупала живот. Она сделала глубокий вдох. – Я была бы тебе лучшей женой.
Он снисходительно улыбнулся ей.
– Мой цветочек, – повторил он и взял ее руки в свои. – Мое сердце уже принадлежит тебе. И ты так захватила мое воображение, что я и без того откладывал это… событие. И не один раз, а дважды. – Он тяжело вздохнул и погрозил ей пальцем, как будто отчитывал за это. – Но, как бы то ни было, Чечилия, больше откладывать я не могу. И ты знаешь, что сила и безопасность герцогства зависят от моего альянса с Феррарой.
Чечилия покачала головой.
– Нет. Я не знаю. Скажи мне, что такого может сделать Беатриче д’Эсте, чего не могу я. Я провела бессчетные часы, ублажая твоих гостей угощениями, напитками и беседами. Я декламировала сонеты для всех важных персон, которые переступали порог твоего замка. Я даже пела ту дурацкую песенку для французского посла!
Людовико издал глухой смешок.
– И, – ее голос опустился до шепота, – я ношу твоего сына.
Людовико чуть приподнял ее подбородок одним пальцем и коснулся губами ее губ. Это был сладкий, нежный поцелуй, наполненный первыми проблесками страсти. Она почувствовала, как ее тело открывается ему. Но он прервал поцелуй и только ласково коснулся ее лба своим.
– Прости.
– Но почему? Я знаю, ты в полной мере чувствуешь то, что есть между нами. Я знаю, что твои чувства ко мне – это нечто большее, чем то, что происходит за закрытыми дверями спальни. – Сердце Чечилии сильно забилось, она поняла, что может проиграть эту битву.
Людовико вздохнул, подошел к окну и посмотрел на кареты, собравшиеся внизу под голубыми с золотом знаменами двора Феррара.
– Потому что эта женитьба – не просто женитьба. Я должен.
– Но это неправильно. Я – та, кто этого заслуживает.
Людовико подошел к ней вплотную и провел ладонью по ее руке.
– Моя прекрасная. Ты заслуживаешь много большего, чем это. Я тебя не брошу. Обещаю. Я все равно буду приходить. У тебя будут земли. Доброе имя. Кормилица. Личные слуги. Все, что только тебе нужно. Я буду держать тебя здесь, во дворце, спрячу так, что нас никто не побеспокоит. Ты меня не потеряешь.
Губы Чечилии задрожали. Она всегда так старалась скрывать от него свои чувства, но это было уже слишком.
– Пожалуйста, – произнесла она, сделав шаг назад. Ее плечи опустились. – Ты должен понимать, в каком положении я оказалась. – Чечилия почувствовала, что расплачется, если выдавит из себя еще хоть одно слово.
Людовико смотрел в окно, во двор, где ряды кондотьеров в лучших доспехах строевым шагом входили во дворец. Потом Чечилия увидела, как начищенные кожаные сапоги Людовико двинулись к дверям. Когда его рука коснулась засова, она сделала глубокий вдох и обрела голос.
– Людовико! – его имя прозвучало слишком громко, как если бы она звала его с большого расстояния. Он остановился и повернулся к ней. Никогда раньше она не повышала на него голос, но сейчас к ее горлу подступило жгучее отчаянье. – Ты должен сделать своей невестой меня, а не ее! Выйди и скажи всем. В конце концов, ты главный. Это твое решение. Ничье больше.
Долгое мгновение они выдерживали взгляды друг друга. Она видела, как сверкают на свету его черные глаза. Потом она заметила, как лицо его расчертили мимические морщинки, а уголки рта приподнялись в легкой улыбке.
– Дорогая моя девочка.
41
Эдит
Пригород Пулав, Польша
Март 1940
Wahl I. Wahl II. Wahl III.
Первый сорт, второй сорт, третий.
Резкий свет настольной лампы освещал стопки учетных журналов и инвентарных списков. Дальше от нее, в темных глубинах подвальных складов, ее инспекции ждали неизвестные сокровища. За последние недели Эдит идентифицировала небольшую картину голландского художника Энтони ван Дика. А на складах ждали своей очереди все новые и новые горы картин, скульптур, ковров и мебели. Кроме них были еще огромные количества предметов помельче: серебряных сервизов, изделий из стекла, хрусталя и меди.
Wahl I. Wahl II. Wahl III.
Эдит начала представлять их в цвете: зеленый, синий, красный.
И фотографии. Сотни, может быть, тысячи фотографий. Безымянные лица смотрели ни Эдит из теней всегда, когда она с ручкой и чистой страницей учетного журнала сидела одна. Фотографии в рамках, в коробках, в альбомах, россыпью.
Еще одно польское имение. На этот раз она не знала ни названия, ни точного расположения этого некогда пышного деревенского поместья, и не знала, что стало с его хозяевами. Цокольный этаж, превращенный теперь в рабочее пространство Эдит, был обустроен под сбор и сортировку имущества, отбираемого у частных собственников по всей Польше. Эдит лишь радовалась, что Ганс Франк выбрал для нее место подальше от Вавельского замка. Подальше от собственных кабинетов Франка. Подальше от самого Франка.
На фоне облегчения, которое Эдит испытала, узнав, что ей приказано работать далеко от Франка, она даже не возражала, что будет единственной женщиной в доме, битком набитом мужчинами. Верхние этажи были превращены в казармы для нацистских офицеров. Узнав, что жених Эдит был одним из них, что он тоже служил где-то на польском фронте, они стали обращаться с Эдит уважительно и даже делиться рассказами о своих женах, девушках, сестрах и матерях, оставшихся в Германии.
Эдит выделили просторные бывшие комнаты слуг прямо за кухней, и ее комната все время была наполнена запахами тушеного мяса и выпечки. Ее и офицеров кормили в большой столовой на первом этаже, в которой работали три дородных полячки, коих какими-то правдами и неправдами заставили заниматься готовкой и уборкой. Замешивая тесто и нарезая лук и морковь, женщины шептались между собой. Эдит попыталась было проявить к единственным женщинам в доме дружелюбие, но быстро обнаружила, что кухарки не только были под постоянной охраной, но к тому же не знали немецкого. Эдит не говорила по-польски, поэтому скоро бросила попытки подружиться или даже пообщаться и ограничилась использованием
