Сумрачная дама - Лаура Морелли

Он резким шагом пошел к столу возле большого окна. Подал Эдит стул и забрал из ее рук чашку кофе. Она не успела сделать и глотка.

– Давайте нальем сюда что-нибудь более подходящее. Устраивайтесь поудобнее.

Она села и плотно сжала губы, а Франк отправился к бару, чтобы налить им обоим выпить. Голова у нее уже немного кружилась: сказались нервы и нехватка сна. Она повернулась, чтобы снова посмотреть на портрет. Девушка, как Эдит подумалось, будто бы взывала к ней о помощи; в глазах ее было больше, чем раньше, грусти и отчаянья. Что Эдит может на этот раз сделать, чтобы спасти ее?

Франк вернулся и поставил перед ней стакан. Потом отпил свою водку и посмотрел поверх стакана на нее.

– Пожалуйста, фройляйн, расскажите мне, как вы стали такой значимой фигурой в мюнхенском мире искусства?

Она выпила глоток крепкого напитка в надежде, что это поможет ей успокоиться.

– Я вовсе не значимая фигура, – сказала она. – Я просто работаю в реставрационной мастерской…

– Но Мюльман сказал мне, что вы закончили с отличием академию искусств.

Она помедлила.

– Мой отец много рассказывал мне об искусстве, когда я была ребенком. Он учил меня, что искусство наполняет жизнь смыслом. И после этого я захотела узнать все, что смогу, о реставрации и сохранении картин. – Она снова опасливо посмотрела на бесценный шедевр Леонардо да Винчи, висящий теперь над радиатором.

Франк кивнул.

– Вы станете ценнейшим для будущего этой империи кадром. Я собираюсь донести до Фюрера свое мнение о вашей работе, а оно, как вы можете догадаться, самое положительное.

Франк поднял бокал в тосте, а потом наклонился так близко к Эдит, что та почувствовала резкий металлический запах его дыхания.

– Я очень хочу посмотреть, какие еще сокровища вы для нас найдете.

39

Доминик

Бонн, Германия

Март 1945

Доминик осторожно передал завернутую в несколько слоев брезента картину солдату, стоявшему в кузове «Джимми»[49]. Тот с почтительностью поставил ее возле аккуратно расставленных, аналогично упакованных работ. Это была последняя из нескольких дюжин картин, найденных в подвале университетской библиотеки в Бонне.

Когда картины были аккуратно погружены, Доминик запрыгнул в кузов и уселся рядом, обхватив коленями винтовку – в давно ставшей привычной позе. Другой солдат захлопнул задний борт и постучал рукой по крыше кабины, давая знак водителю. Когда машина тронулась, Доминик бездумно уставился назад, трясясь в кузове между двух сидящих рядом солдат. Он едва знал их имена. Кто-то, истосковавшись по общению не меньше, чем он сам, попытался было завести с ним разговор, но никто из окружающих не был добрым Полом, и тем более никто из них не был Салли. Доминик отстранился от них, удалившись в кокон молчания, такого же тоскливого, как пейзаж вокруг.

Машина медленно, с трудом выехала через развалины в сельскую местность, направляясь на восток, в сторону вражеской территории, в сторону Зигена и сокровищ, которые могут там скрываться. Эта дорога была в гору и вся в ямах, но сейчас проехать можно было только по ней: все остальные были все еще на линии огня. Даже эта была разрушена, а тут и там встречавшиеся на земле темные пятна свидетельствовали о цене, которую пришлось заплатить за ее открытие.

По крайней мере, в машине перед ними ехал единственный оставшийся у Доминика почти что друг – Стефани. Старый викарий, полный решимости присутствовать при их прибытии в Зиген, встретился с ними в Бонне. Хэнкок пытался убедить викария не присоединяться к ним, ведь очевидно, что ехать через все еще простреливаемую территорию – опасно, но Стефани и слышать ничего не хотел. Он желал отправиться в Зиген, нравится Хэнкоку это или нет, и какой-то там американец не смог бы не пустить его посмотреть, правда ли его обожаемые сокровища собора спрятаны там, где обещано.

Когда прикрытие города осталось позади, в холмистой сельской местности Доминик почувствовал себя беззащитным. Он внимательно разглядывал волнистый горизонт, выискивая стволы ружей – он знал, они еще должны быть где-то там, спрятанные за вершиной какого-нибудь холма. Он покрепче сжал в руках винтовку, потому что почувствовал нехорошее.

Кто-то на них смотрел.

В следующее мгновение воздух раскололи выстрелы. Доминик, скрываясь от огня, упал на дно кузова. Пули разорвали закрывавший их брезент, пробивая бесценный холст, в воздухе разлетелся порох. Не думая, Доминик схватился за край деревянной рамы и потянул холст на дно грузовика. Солдат рядом с ним закричал и упал, из его плеча хлестала кровь, и Доминику на щеку прилетали горячие капли. Почувствовав, как машина с визгом тормозит, Доминик вжался в пол.

Когда грузовик остановился, он выскочил, используя кузов машины как прикрытие, и прицелился в поисках врага. Вот. Вершина холма ощетинилась стволами и поблескивала вспышками выстрелов. Его грудь наполнилась уже знакомым страхом, и Доминик приступил к привычным действиям. Полный ужаса, он нажимал на спусковой крючок, и винтовка билась и дергалась в его руках.

– Бонелли!

Окрик Хэнкока прозвучал как раз вовремя. Доминик инстинктивно пригнулся и почувствовал, как обожгло правую руку. Он посмотрел на плечо и, едва понимая, что происходит, разглядел рваную дыру в рукаве и голую плоть под ней. Настолько на волосок от гибели он еще не был. Возможно, следующий выстрел отправит его туда же, куда Пола, и он никогда уже не увидит свою красавицу-жену и дочурку. Никогда не увидит своего новорожденного малыша. От мысли о семье Доминик рассвирепел. Усилием воли он вскочил на ноги и принялся стрелять с рожденной отчаяньем точностью. Каждая пуля достигала цели, и немецкие солдаты падали один за другим. Последние несколько нападавших, увидев, что эта смертельная очередь вот-вот дойдет и до них, поприжимали к груди винтовки и скрылись за вершиной холма.

Настала тишина. Доминик попытался оглядеться сквозь дым. Опустив, наконец, винтовку, он заметил, что руки его трясутся. Он обернулся к остальной колонне. Все, даже Хэнкок, глазели на него. Сквозь шум в ушах долетела назойливая мысль: «Стефани». Он повесил винтовку на штатное место на плече и со всем возможным в этих условиях уважением перешагнул через тело павшего товарища, подошел к машине, шедшей прямо перед ними, и откинул брезент.

Стефани лежал, свернувшись, насколько смог, калачиком, на дне кузова и закрывал ладонями уши. Мысль, что вот в такой же позе викарий провел, спрятавшись под кафедру, всю битву за Ахен, разбивала Доминику сердце. Его губы шевелились, произнося безмолвные немецкие слова – Доминик знал, что это наверняка молитва.