Мелкий принц - Борис Лейбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Видел наших? – отец не оборачивается. Я целую его в седую, трясущуюся макушку и понятия не имею, о ком он – о военных или о футболе. Мы садимся пить чай, но он не пьет. Только смотрит и улыбается, не сдерживается и треплет меня по щеке. О ножку стула трется котенок, черный, ласковый. Мне хочется верить, что это правнук того нашего кота.
– Тоже безымянный? – спрашиваю я папу.
– А? – сначала не понимает он и дальше, не понимая, говорит громко, так как плохо слышит. – Это кот!
Я понимающе киваю.
– Мы завтра едем вместе, пап.
– Завтра. Завтра поговорим, – он забирает котенка и отправляется спать. На диван. Никуда он не поедет. Я прошу его из раза в раз, уже скорее из вежливости. Я знаю наперед, что однажды найду его здесь мертвым. На следующий день, после того как он не ответит на мои вечерние звонки. Малаховку со мной покинет только кот.
Я поднимаюсь с чашкой и стою, еще долго подперев окно лбом. Со временем глаз свыкается, и из темноты выступает ее терраса. Я еще жду немного – ну вдруг. Вдруг она пересечет сад и встанет с сигаретой у лежачей липы, которой здесь уже тоже нет. Перед примирительным сном я импровизирую подобие молитвы.
– Господи, пускай она меня больше не волнует. Дай улечься мыслям, как воде в затоне. Успокой рябь. Подави тоску. Отбери выбор.
И Он как будто слышит меня. С утра жизнь становится простой. Щелкает в печи. Сытый котенок снова спит. Я глажу брюки отца, а он сидит рядом и говорит про погоду, про «приличный такой» снегопад. Мне хочется верить, что Бог все-таки отводит от меня свой глаз, как будто камера оператора выезжает из нашего дома и покидает нас. Наши голоса становятся тише. Исчезают из виду наши голые яблони, наша крыша в палых листьях и наша дымящая труба. Все, что я знаю, рассеивается. Тает всякая память. Не остается ничего: ни зимы, ни лета, ни 1993 года, ни грубого старика, ни одинокого человека, ни их безымянного кота.
Мехом внутрь
Сейчас будет немного розового, потом все. Солнце достанется тем, кто в самолетах. Тени пальм ложатся на стену гостиницы. Моя – на песок. Минуту горланят попугаи. Тени тянутся и тают. Принимается дождь. Птицы глохнут. На лужах зыбь. Я застегиваю куртку, черную, без капюшона, и встаю с лежака. Рассвет окончен. День накрывается облачным одеялом, дальше он будет одноцветным.
Мелочь тянет карман, и надо бы в аэропорт, встретить Виктора, но билет на автобус отберет половину. Это и хорошо, потому что куртка станет легче, и плохо, потому что вдруг приспичит выпить мускатного вина, а монеток не хватит. Опция выпить мускатного вина в любой момент – это удача. Держи ее крепче. Это торт под вишней. Это привилегия, недоступная большинству землян. Большинство землян ежедневно проходит более мили до источника питьевой воды. Я уверенно занимаю следующую ступень на лестнице потребностей. Мне пришлось бы пересечь четырехполосную улицу генерала Алленби и потратить половину всех денег. Но я придержу свое право выбора. Поеду в тяжелой куртке.
С тех пор как я рассорился с деньгами, я стал везучим. Никаких контролеров. Пропускаю вперед женщину. Она в чем-то размытом и войлочном. Что-то похожее на бурку. «Спасибо» не говорит. Таким, как я, никогда не говорят «спасибо». Она скользит мимо – под полой не видно обуви, и хмуро усаживается. Она обсуждает с подругой Ольгой Telegram-канал, посвященный колбасе. «Там даже квадратные есть. Ее можно резать квадратиками». Я прохожу в конец, чтобы никого не смущать. Несвежих не любят. Вот заселится Виктор, и я первым делом помою голову. С чистой головой я бы к ней подсел. Такие всегда после кормят.
Пару раз и у меня были деньги. И счастливым я не был. Все время думал о них. Все думал, как бы устроить так, чтобы они множились, переживал, как их сохранить. А когда их стало совсем мало, я разнервничался до того, что поехал на автовокзал. Решил купить у суданцев пистолет и застрелиться. Но денег хватило только на амфетамины. И я остался пожить.
Под утро он мне приснился, Виктор. Стоял маленький у нашего подъезда и кричал в сложенные ладони, как в рупор: «Тёть Марин, а Сироткин выйдет гулять?» Конечно, выйду, Вить. Я только и делаю, что гуляю. Жаль, что летит не ко мне, а к моей жене. Но где я, и где страсть? Отвечаю. Я в автобусе № 193 с немытой головой, а страсть – в Витином сердце.
Остановились на долгом светофоре. Мысли тоже. На балконе низкого дома приседает со штангой на плечах мужчина, с красным лицом и животом. Из его квартиры льется: «Ты не ангел, но для меня, но для меня…» Да, в каждом мужчине должна быть загадка. В спортсменах их больше. Зачем они так? Это ведь всего лишь жизнь. Зачем так упрямо за нее цепляться?
Тронулись. Сегодня будет неловко. Виктор обязательно потащит прямиком к жене, а за мной долг, и мелочи в кармане явно не хватит. И чего считать. Все равно не отдам. Со своей второй ступенью потребностей мы так просто не расстанемся. Когда в последний раз виделись с ней, было еще тепло, а в небе светились планеты и звезды. Она была раздражена. Согласилась переводить Летова и уперлась в труднопроходимое «винтовка – это праздник». Застряла. Стала рассеянной и нервной. Дала денег на мускатное вино и парацетамол, а я не вернулся. И какая она жена… Витина университетская любовь. Тогда деньги были нужны, не как обычно, а необыкновенно, и я торганул национальностью и увез ее как жену. Переехали к морю, где я купался и жил за ее счет два года, пока ей не выдали паспорт. А как выдали, стала мне гражданка осторожно намекать: «Сироткин, ты когда съедешь?»
Автобус выезжает на шоссе, и я кладу под язык успокоительное. Пополз тусклый вид благополучной загородной жизни: поливалки, дети, золотистые ретриверы. Уставлюсь лучше на пол. На белой равнине моего ума проступают проталины. Островки надежды. Приятности жизни, к которым еще можно пристать. Да, между нами что-то было. Что-то хорошее. И хотя в очереди перед посольством мы пожали руки и договорились вместе не спать, сколько бы ни выпили, иначе запутаемся, секс по прилету все же был. Два с половиной раза. Первый был самым приятным. Стремительный
