Мелкий принц - Борис Лейбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Марьяна, – позвала она второстепенного персонажа, а я понял, что именно на таких дачах водятся люди с неежедневными именами. Нет, нет, Сергея вы здесь не найдете. Не в этом саду, где ломкие сучья не спиливают, а цветы не поливают. Где песок вместо дорожек из плитки и где напрочь нет клумб. Это дом для Марьян, Вероник, Март и Инг.
– Ты кого-нибудь ждешь сегодня? – спрашивает она смешливым голосом, а я стою в темноте у круглого окна второго этажа и любуюсь ею, как лилипут в дверной глазок великанов. Свет ее террасы охватывает малый полукруг – две девицы, лужайка, половина крыльца.
– Патрик собирался… Но не хочу, – и ее подруга куксится.
– Но он же муж, – она трунит над Марьяной, держит руки крест-накрест и потирает плечи.
Ночь прохладна. Звезды дрожат. Сосны кивают и скрипят. Мне бы тоже было зябко, кабы вся моя кожа не горела от любопытства.
– Он хоро-о-о-о-о-оший, – дурачится Марьяна. – Еду привезет и пускай обратно.
– Ну так нельзя, – и она хохочет. Хохочет зловеще и притягательно. Она манок, по ее зову я бы бросил все, хоть и бросать мне нечего. У меня же ничего нет. Интересно: тот, с кем ушла мама, так же упоительно смеялся?
Желтые фары освещают их фигуры, и, взявшись за руки, они бегут к калитке. Бегут и смеются, едва касаясь земли, как милые духи. Я отворачиваюсь, сползаю по стене и сижу на мысках, тяжело дыша. Я не могу смотреть на нее долго, как не могу смотреть на сварку. Она обжигает роговицу, и мне нужна рекламная пауза, перерыв в углу ринга.
На первом этаже шаги. Это кот позвал отца к блюдцу, а тот послушно пошел на вызов. Скрипит половая доска. Во мне – половая тоска, я возвращаюсь на исходную позицию наблюдателя. Их уже четверо. Отец, наверное, уснул под «МузОбоз» с котом на коленях, но звук не убавил, и мне сложно разобрать слова, только отдельные возгласы.
Мужчина, прикативший к ним в ночь, – отнюдь не Патрик и носит обычное имя Андрей. Он очаровательный. Мне не нужно слышать, это и так видно по его легкой манере усугублять шутки живой жестикуляцией. С собой он привез некую Инну, но лунного света не хватало, чтоб ее разглядеть, – компания перешла от террасы к лежачей липе.
В страшное мгновение она обняла его за шею и положила голову на его плечо. Нет! Нет же! Луна полетела чертовым колесом, сердце пропустило пару ударов, а я вцепился в раму, так как пол подо мной показался глубокой водой, в которую я чуть было не соскользнул. Но она скоро убрала руку и отпрянула от него, и в мир вернулся порядок.
Она провела рукой по своим смоляным волосам, и лунного света хватило, чтобы разглядеть браслет в виде краба – на запястье, тоньше которого встречаются разве что у недоедающих детей. Андрей управлял вином как Вакх – ни у кого не пустовала чашка, никто не успевал спросить добавки. Он наигранно картавил и махровым своим голосом распевал несуществующие стихи, как псалмы:
Я сижу у реки,
В реке – тина,
Я люблю Марьяну,
А недавно Инну.
Смех взрывался хлопушкой, и белозубые улыбки подменяли конфетти.
– Дурак, – обиделась невидимая Инна, и ее силуэт скользнул в сторону дома.
Силуэт Андрея пожал плечами и потянулся следом, нагоняя обиженную.
Я отдышался, спустился по лестнице, выключил телевизор, накрыл отца вязаным пледом и обокрал его на одного кота. И с ним, с котом, мы заснули, как неразлучники, вместе, потому что так теплее и проще.
Я проснулся перед самым рассветом от напряженной тишины в комнате. В доме ведь всегда что-то капает да тикает. Открыв глаза, я обнаружил тяжелое молчание всего. Кот не спал. Он лежал сфинксом и таращился в окно. Розовое принялось обволакивать синее, и лесополосу вдалеке уже можно было отличить от небосвода. Я присел и прилип лбом к окну. Андрей на соседнем участке стучал в тонкие стекла ее террасы. Зажегся свет, сначала яркий, затем погас, и включился другой – мягкий. Если бы кот имел имя и был собакой, я скомандовал бы: «Фас!» Скомандовал бы, не раздумывая. Но кот обыкновенный и я не отводили глаз и ждали злополучной развязки. Она появилась в окне, вернее половина ее, закутанная в платок. Он еще что-то говорил, но она толкнула его и рассмеялась, а он повалился в кусты. Андрей упал, как падают пьяные, не вбирая голову и не закрываясь руками, и, пролежав с десяток моих сердечных ударов, под ее громкий смех встал, потирая затылок, и зашагал прочь от окон, обиженный и шаткий. Перед тем как повалиться на ствол липы и уснуть, он остановился и нацарапал на ставне ключом. Был ли это ключ и что именно вырезал Андрей, я не смог бы разглядеть. А она… Она выдохнула утренним паром, повела рукой по росе на листьях неприбранной смородины и зачем-то щелкнула языком о верхнее нёбо. И скрылась, звучно хлопнув окном, не стесняясь ни самого хлопка, ни дребезжания стекол, переполошив ворон. Те разорались, а я уронил голову на подушку и выдохнул, как не выдыхал никогда. Пронесло. Миновало. Господи, спасибо тебе! И, стащив с подоконника обреченного на объятья кота, заснул снова, не прекращая водить пальцем за его настороженным ухом.
* * *
Утро еще валялось по земле, не согнанное днем. Было тихо и тепло, и гомон невидимых насекомых не прерывался. Я развалился на скошенной липкой траве за воротами. Рядом стоял мужик в майке на лямках, в каких бьют жен. Он отдыхал. Подбородок его упирался в грубые руки, а те лежали на тупой стороне косы. Под их тяжестью черенок вошел в мягкую почву. Я отчего-то подумал, что вот брось он сейчас косу и забудь про нее, она пустила бы корни и к моим годам этак сорока разрослась бы в дерево. В клен ли, в тополь – неважно. Мы смотрели с ним в одну точку, в крошечную Ленку, которая преломлялась в знойном воздухе и увеличивалась. Наступал жаркий выходной.
Лена уселась рядом.
