Антикварная история - Елена Дорош

когда о тебе заботятся!

– Не в этом дело. Оказалось, что это очень больно. Умного, сильного человека буквально раскатало по бревнышку. И знаешь, что самое противное? Чем активнее и убедительнее он доказывал свою невиновность, тем сильнее его давили.

– Он не мог доказать невиновность своего прадеда, у него не было такой возможности, поэтому все его аргументы воспринимались как жалкие оправдания.

– Да, но меня поразило другое. Отец сохранил протоколы заседаний всяких товарищеских и нетоварищеских судов. Знала бы ты, с каким наслаждением его распинали. Особенно близкие друзья. Прямо с плотоядным удовольствием. Я не мог читать. Хотелось прибить кого-нибудь.

Маша схватила его за руку.

– Успокойся. Не надо теперь.

– Ясно, что ничего поправить нельзя. Нет ничего хуже бессилия. Может тебя разорвать на части.

– Я понимаю.

– Впервые мне стало жалко отца. До жути.

Они помолчали. Вадим смотрел в окно и пытался успокоиться. Потом повернулся и посмотрел ей в глаза.

– В архиве сохранилось несколько вещей, принадлежавших Анне Гильберт. Думаю, ее сын хранил их, сколько мог, а потом завещал детям. Вот, смотри.

Вадим встал и, взяв со стола, протянул Маше потертую и почти совершенно развалившуюся шкатулку из плотного картона с наклеенной на крышке картинкой. Внизу было написано: «Кондитерская Товарищества «А. И. Абрикосов и сыновья», Невский проспект, дом 40».

И какой-то рисунок, совершенно стершийся.

– Я знаю, в таких раньше пирожные продавали, – сказала Маша, осторожно заглядывая внутрь.

В коробке лежало несколько писем, шелковый носовой платок и старый кожаный бумажник.

– Готтлиб говорил мне, что Анна передала семейные фотографии и письма мужа брату в Германию.

– Выходит, не все, – доставая хрупкие листочки, сказала Маша.

– Это письма Анны. На одном из них дата – март двадцатого года. Она продолжала писать Николаю, когда он был уже мертв.

– Не могла поверить.

– Просто не могла забыть.

Вадим взял бумажник и вытащил сложенный листок.

– Вот что я нашел. Было спрятано в потайном кармашке.

– Что это?

– Стихи.

– Чьи?

– Что-то подсказывает мне – Николая Соболева. Почерк не Анны.

Вадим развернул листок, и Маша увидела написанные небрежным и словно торопливым почерком строки.

– Я хочу прочитать тебе, – сказал Вадим и посмотрел на нее светло-зелеными глазами. – Вот послушай.

Знают ли звезды предел любви?Видели они ночи Клеопатры, за которые мужчины                                                       платили жизнью?Смотрели на Трою, сгоревшую в войне за Елену?Направляли Зигфрида, ищущего дорогу                                               к Брунгильде?Помогали Одиссею вернуться к Пенелопе                                            из самого дальнего уголка мира?Освещали Данте путь к Беатриче через девять                                                                кругов ада?Вдохновляли Пигмалиона на создание Галатеи?Поняли ли они, ради чего мы создаем и разрушаем,Даем и отдаем жизни,Падаем и воспаряем,Уходим и возвращаемся?Молчат звезды.Лишь на миг открывают они тайну, отражаясьв глазах любимой женщины.А в следующий миг мы снова задаемся извечным                                                                           вопросом:– Знают ли звезды предел любви?[1]

Вадим опустил листок и посмотрел на Марусю. У нее в глазах стояли слезы.

– На листке стоит дата – двадцать пятое октября семнадцатого года.

– Так это же день смерти!

– Да. А двадцать седьмого его объявят изменником.

– Господи! Как это несправедливо! Так сильно любить и так страшно погибнуть! Исчезнуть без следа!

Он притянул к себе Марусину голову.

– Не без следа, нет. Раз мы читаем эти строки, значит, главное он успел передать.

– Что?

– Любовь. Ту самую, предела которой не знают даже звезды. А звезды, как известно, высоко сидят, далеко глядят.

– Им сверху видно все?

– Ты так и знай.

Маруся хмыкнула ему в свитер и подняла лицо.

– Спасибо, что не дал разреветься. Я и так последнее время совсем рассиропилась.

– Нам незачем грустить. Все плохое закончилось.

Маша покачала головой.

– Мы должны сделать еще одно дело.

– Какое?

– Вернуть Николаю Соболеву его доброе имя.

В храме

В Троице-Измайловском соборе уже заканчивалась служба.

Вадим с Машей вошли и, осторожно ступая по гулкому плиточному полу, встали напротив входа в алтарь. Вадим ни разу не был в этом храме, поэтому решил осмотреться.

Храм был большой и просторный. Наверное, из-за того, что стены не стали расписывать, оставили белыми. Иконы в массивных окладах на их фоне выглядели еще значительнее. Вдоль стен он увидел витрины, в которых под стеклом хранились памятные для Измайловского полка вещи. А над ними висели склоненные знамена. Вадим почувствовал, как похолодели руки. Маруся легонько прижалась к нему плечом.

Слушая разносящиеся по храму слова молитвы, он вдруг впервые подумал, что стоит здесь по праву родства с настоящим измайловцем.

Когда люди стали расходиться после службы, к ним вышел настоятель храма.

– Я праправнук полковника Измайловского полка Николая Алексеевича Соболева, – волнуясь, сказал Вадим.

– Соболева? Не слышал такого имени. Он точно в Измайловском служил? Мы много лет собираем материалы о полке и сынах Отечества, что в нем служили, но…

– Имя моего предка было вычеркнуто из списков полка.

Священник посмотрел настороженно. Маруся торопливо сказала:

– Выслушайте нас, батюшка. Много времени мы не отнимем.

Они заранее решили, что рассказывать будет Маруся, как человек, умеющий, по выражению Любаши, «красно говорить». Но и ей рассказ дался с трудом. Несколько раз она еле сдерживала слезы.

– Мы хотим вернуть Николаю Алексеевичу Соболеву доброе имя и передать в храм его наградное оружие – Георгиевскую саблю, которую он заслужил за беспримерную храбрость в бою под Красноставом в пятнадцатом году, – сказала она под конец.

Вадим протянул саблю. Сверкнул золотой эфес. Блеснул георгиевский крестик из белой эмали.

Настоятель взял оружие.

– Ваше повествование меня потрясло. Но просто так взять оружие я не могу. Принимать такие вещи следует достойно их статусу. Надо отслужить молебен и взять оружие на сохранение по всем православным традициям. К такому следует подготовиться. Это же праздник! Вернуть полку еще одно имя! Достойнейшее из достойных! Для меня, как для служителя, это честь!

Торжественный молебен прошел в дни рождественских праздников. Это было символично. Священнослужители в золотом облачении. Суровый блеск золотого оружия. Многие присутствующие плакали, слушая горестную повесть о невинно обвиненном герое.

Маша и Вадим, возвращаясь домой, долго молчали.

– Ты знаешь, я подал документы на смену фамилии, – вдруг сказал Вадим. – Хочу вернуть родовую. Будем Соболевыми. Ты не против?

Она взглянула на него влажными глазами.

– Почту за честь.

Ветер смахнул слезинку с ее щеки, закружил и унес куда-то высоко. Тучи, с утра гонявшиеся по его воле туда-сюда, наконец разбежались в разные стороны, и в образовавшейся прорехе появилось солнце.

Солнце нового года.