Что движет Россией - Морис Бэринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Один мой друг как-то был присяжным в Петербурге. Подсудимый был признан виновным в вопиющем преступлении, но присяжные вынесли вердикт «виновен со смягчающими обстоятельствами». Мой друг спросил одного из коллег-присяжных — крестьянина, какие могут быть смягчающие обстоятельства в таком деле, и тот ответил: «Я не совсем уверен, что он это сделал». Если руководствоваться принципом справедливости — лучше отпустить виновного, чем осудить невинного, то главное обвинение против русских присяжных разваливается. Они практически всегда руководствуются презумпцией невиновности. Когда в Киеве начался процесс о ритуальном убийстве, в некоторых кругах с ужасом отмечали, насколько абсурдно передавать такое дело на суд столь невежественных присяжных — ведь они уж точно не смогут разобраться в сложных вопросах судебно-медицинской экспертизы, в тонкостях фольклорной и талмудистской традиции, толкованиях древнееврейских текстов, а все это играет важнейшую роль на процессе. Но когда суд закончился, те, кто интервьюировал присяжных, рассказывали, что те оставили все это без внимания, и первое, что повлияло на их позицию — это посещение места, где был найден труп мальчика. Красноречие талантливых юристов, представлявших обе стороны, оставило их равнодушными, поскольку, как объясняли присяжные, адвокаты — люди «нанятые». Но большое впечатление на них произвел один из их собственных коллег, проводивший много времени в молитве, и в конце концов они, прислушавшись к своей совести, вынесли вердикт «невиновен».
Все это тем более примечательно, если учесть, что они почти наверняка верили в реальность ритуальных убийств, но несмотря на это, осознав, что им придется признать Бейлиса виновным или невиновным, они выбрали последнее. Большего здравомыслия не выказала бы и коллегия присяжных, состоящая из представителей самых культурных классов русского общества, а поскольку это дело, как и дело Дрейфуса[101] во Франции, сопровождалось всплеском политических страстей и расизма, если бы такая коллегия была заражена «партийными» пристрастиями, либо политическим или религиозным фанатизмом, подсудимого, вполне вероятно, ждала бы весьма печальная участь. Ведь коллегия присяжных в таком составе могла состоять как из либералов, так и из реакционеров и антисемитов. Конечно, российский институт присяжных имеет свои недостатки: если коллегия состоит из представителей низших классов, она вполне может рассматривать некоторые виды мошенничества как забавную шалость или проявлять чрезмерную снисходительность к определенным категориям преступлений. Но если принцип, о котором я только что упоминал, — лучше пусть виновный избежит наказания, чем пострадает невинный, — справедлив, это с лихвой искупает любые его изъяны.
Следует помнить и еще одно: повышая средний уровень образованности русских присяжных, вы, возможно, лишь усилите их снисходительность — ведь она во многом связана с врожденной мягкостью, терпимостью и человечностью русских людей.
Говорят, что коллегии присяжных, состоящие исключительно из интеллигентов, проявляют еще большую снисходительность, чем «крестьянские» коллегии. Впрочем, на этот счет мнения расходятся. Один мой русский друг говорил мне: он убежден, что присяжные-крестьяне более терпимы, вопреки утверждениям об обратном да собственному опыту. Но дело здесь, возможно, в характере преступления — интеллигенция более сурово относится к некоторым преступлениям, которые крестьяне считают пустяшным делом (например, определенным формам подлога и насилия), а те, в свою очередь, могут вынести суровый вердикт по преступлениям, к которым снисходительнее относится интеллигенция. Но главное состоит в том, что российские присяжные, кем бы они ни были, по сути своей снисходительны. Они куда снисходительнее присяжных из любой другой европейской страны. Помнится, приехав в Петербург сразу после «дела Криппена»[102], я слышал, как его обсуждают образованные люди, придерживающиеся реакционных взглядов. Они не могли понять, как можно было приговорить человека к повешению на основе столь слабых улик. Даже если бы улики были неопровержимы, такое наказание, по их мнению, было бы чересчур суровым, а приговор, вынесенный на основе спорных доказательств, казался им просто чудовищным.
Сказанное подводит нас к другому вопросу — какие же наказания предусмотрены российским законодательством?
Смертной казнью караются только покушения на жизнь императора и членов императорской фамилии, попытки насильственного свержения монарха и некоторые случаи государственной измены.
Смертную казнь в России отменила еще в 1753 году императрица Елизавета. Конечно, отмена эта была чисто формальной, поскольку существовала порка кнутом — длинной кожаной плетью, столь же смертоносной по своему действию, как плетка-десятихвостка, и приговора к тридцати с лишним ударам (в последние годы существования этого наказания допускалось до тридцати пяти ударов) было достаточно, чтобы убить человека.
Наказание кнутом в первый же год правления (1825) отменил император Николай I. В царствование Александра II, с 1855 по 1876 год, лишь один человек был казнен на виселице — Каракозов, покушавшийся на жизнь императора. Всего с 1866 по 1903 год на всей территории Российской империи казнены только 114 человек. Эти статистические сведения были зачитаны и прокомментированы на Государственном совете знаменитым русским юристом Таганцевым[103] в июле 1906 года. Он противопоставил эту мягкость российской юстиции существовавшей на тот момент ситуации: только с января по июнь 1906 года в условиях военного положения 108 человек были приговорены к смерти и 90 из них казнены — и это не считая тех, кто был убит без суда и следствия.
В июле 1906 года, когда Дума была распущена и бразды правления взял в свои руки П. А. Столыпин, военное положение не было отменено: по всей стране действовали военно-полевые суды, и число людей, казненных в 1907–1908 годах, очень велико.
Следует, однако, помнить, что в этот период страна пребывала в состоянии анархии. Партия социалистов-революционеров чуть ли не ежедневно устраивала теракты, а криминальные классы, имитировавшие и заимствовавшие методы революционеров, применяли оружие в целях хулиганства и грабежа. Казалось, российская жизнь движется по заколдованному кругу разгула преступности и безразборного возмездия: в этот период практически каждое третье преступление каралось смертью. Не стоит также забывать, что на некоторых этапах этой эпохи во многих районах страны, по сути, шла гражданская война.
В любом случае, независимо от того, была ли оправдана такая политика Столыпина — а теоретически ей нет оправдания, — ему удалось, при поддержке утвердившейся в общественном мнении реакции, положить конец анархии, и со временем ситуация начала успокаиваться. Действие военно-полевых судов прекратилось, на смену военному положению пришло «положение усиленной охраны»,
