Что движет Россией - Морис Бэринг

достойными похвал. Ничто не может разозлить так, как снисходительный тон некоторых людей, когда они хвалят определенные вещи, удостоившиеся их одобрения в других странах. К примеру, англосаксы говорят латинским народам: «Держитесь своего прошлого, держитесь своих суеверий, своих реликвий, своих развалин и представлений, оставайтесь людьми творческими, яркими, но уберите руки от броненосцев, аэропланов, телефонов, трамваев и паровых плугов, оставьте эти практические вещи нам. Вы не способны со всем этим управляться. Не пытайтесь осовремениться, вы этим портите весь эффект». Зачастую именно так люди относятся к испанцам и итальянцам, и такое отношение выводит их из себя. Или кто-то говорит ирландцам: «Вы такие веселые, зачем вам профессиональные навыки? Зачем вам лезть в такое серьезное дело, как политика?» Для ирландца подобные разговоры более чем оскорбительны. А теперь представим себе, что иностранцы начнут советовать англичанам, соплеменникам Шекспира, Мильтона, Шелли, сэра Джошуа Рейнольдса, Гейнсборо и Констебла[117]: «Не трудитесь писать стихи и картины, оставайтесь за своими прилавками, на своих ткацких фабриках, вы — народ лавочников, а искусство оставьте нам». Вряд ли нам это понравится. Такие умонастроения возникают из того, что один французский писатель называет ип optimisme beat (восторженным оптимизмом) — этакого слюнявого и бесхребетного удовлетворения самим собой и всем остальным, бессмысленного и раздражающего. А когда к этому отношению примешивается настойка из прогоркшего елея или доза бурной и снисходительной сентиментальности — когда, например, люди удостаивают покровительственной похвалы ритуалы такого института, как Католическая церковь, это еще более невыносимо.

Поэтому я и хочу полностью прояснить свою позицию в этом вопросе. Даже если, как я надеюсь, мне удалось избежать этой опасности, и у читателей не создастся впечатление, будто русские интересны как некие экзотические варвары, едва прикоснувшиеся к цивилизации дикари, я, тем не менее, не хочу вызвать и подозрение в том, что восхищаясь их душевными качествами, я прохожу мимо их разума или подразумеваю отсутствие у них твердости, решительности и практичности. Не хочу, чтобы кто-то подумал, будто я внушаю им: «Будьте добрыми, милыми детьми. Остальное оставьте тем, кто поумнее». Говорить об их уме со всеми вытекающими последствиями нет смысла. Мы все знаем, что они умны. Хочу лишь указать: по моему мнению, русские еще и добры, и их доброта даже важнее их ума, поскольку доброта вообще — более редкое и ценное качество, чем ум. Возможно, это трюизм, но современная жизнь придает большинству трюизмов вид ошеломляющих парадоксов.

Возьмем, с одной стороны, самые потрясающие примеры энергии и практических достижений — людей, поступки, факты, которыми могут похвастаться латинские и англосаксонские народы, и мы увидим, что на этом фоне русские могут не опасаться ударить лицом в грязь.

Или возьмем любой из изъянов, которые русские критики называют проклятием своей страны, и обнаружим: доказать, что упрек правдив, нетрудно, но это еще не вся правда — правдиво и противоположное, и исключения просто поразительны. Русские, к примеру, часто называют своим национальным изъяном лень и недостаток практической энергии. Что ж, пусть так: но оборона Севастополя, строительство Транссибирской магистрали или транспортировка войск по одной-единственной железнодорожной ветке во время войны с Японией — примеры необычайной энергии и выдающиеся достижения. Да и в лице Петра Великого, Суворова и Скобелева Россия дала миру примеры кипучей, просто устрашающей энергии. В русском характере не может не быть твердости — иначе сама Российская империя не была бы зримым свидетельством этого факта. Российская империя — результат практической деятельности, и она стоит, как стояла.

С другой стороны, возьмем те вопиющие недостатки, которые русские критики выделяют и осуждают как самые больные и слабые места национальной жизни и характера, и мы без труда найдем их аналоги в других странах Европы и Америки. Кроме того, зачастую обнаруживается: то, что мы приписываем язвам некоей конкретной формы правления, на деле — следствие первородного греха, и свойственно всем странам, как бы ни выглядела и ни называлась их политическая система.

Впрочем, я хочу сказать о другом: если в том, что касается общих категорий изъянов и достоинств, добродетелей и грехов, русские равны другим народам, не хуже, если не лучше их, то они, при прочих равных условиях, по натуре своей обладают особым и уникальным даром доброты и веры, соответствия которому трудно найти у кого-либо еще, хотя в Америке вы, пожалуй, обнаружите нечто подобное.

Потому-то я уделял меньше внимания твердости характера, решимости и упорству, которые должны быть свойственны всем великим нациям, чье наличие естественно и неизбежно вытекает из самого того факта, что данный народ велик. Такие качества следует считать само собой разумеющимися. Если бы их не было, не было бы и Российской империи.

Поэтому я не останавливаюсь на них в этой книге и решил подробнее рассказать о тех качествах, что, на мой взгляд, характерны только для России, и, как я считаю, тоже являются источником ее величия. Кроме того, я полагаю, что эти последние качества важнее и сами по себе.

Надеюсь, теперь я ясно объяснил, что именно из скромного восхищения этими особыми качествами — а это ни в коей мере не исключает признания и уважения к другим качествам, свойственным всем великим народам, — не по капризу воображения, не из снисходительного самодовольства или лицемерного чувства превосходства я готов повторить в отношении России те слова, что Роберт Льюис Стивенсон некогда адресовал одному французскому писателю (тот, правда, остался к ним глух): J’ai beau admirer les autres de toute ma force, c’est avec vous que je me complais a vivre (как бы сильно я ни восхищался другими народами, жить мне хотелось бы вместе с вашим).