Священная кровь - Айбек

— Кто подозревает?

— Алимхан-элликбаши.

У Салима перехватило дыхание. Он молча облокотился на сандал и опустил голову на руки.

— Да вы не бойтесь. У него только подозрения, — успокаивал шурина Танти. — Подозревать — это одно, а схватить за шиворот на месте — другое.

Танти-байбача посоветовал Салиму по возможности избегать Алимхана, а при встрече держаться смело, выказывать сожаление и огорчение по поводу происшедшего.

Салим-байбача пытался взять себя в руки, но это ему плохо удавалось. Озираясь то на дверь, то на окно, он зашептал:

— Я очень боялся, что тайна раскроется здесь же, на месте. Но мы начали дело в счастливый час. Девушка была одна. Кругом тишина, темь. И люди ваши оказались настоящими молодцами. Из таких, что без лестницы с неба звезды могут хватать. Я диву дался: ни шума, ни суетливости… Теперь-то, конечно, самая большая опасность миновала. И я отомстил отцу. Пусть теперь сам на себя обижается, старый потаскун. Отверг наши условия, вот я и наказал его… — Салим-байбача передохнул и обратился к зятю:

— Пачча, теперь бы поскорее приглушить голос этой девицы или спровадить ее куда-нибудь…

Танти-байбача долго думал, покручивая ус. Потом тихо, будто рассуждал сам с собой, сказал:

— Ее заживо похоронить нлдо… Иначе рано или поздно она подаст свой голос.

— Этого никак нельзя допустить! — встрепенулся Салим-байбача.

Танти помолчал, внимательно посмотрел на шурина.

— Салимджан, вы знаете — это очень трудно. Для вас я, конечно, сделаю. Но вместе с этим я и вам должен поставить одно условие…

— Что за условие? — встревожился Салим.

— Условие мое такое, — строго, даже требовательно заговорил Танти. — В дальнейшем вы всегда должны действовать со мной заодно, и, если я приду к вам с какой-нибудь нуждой, вы не должны мне отказывать… Идет? — Танти протянул руку.

Салиму все стало ясно. Он понял, что с этого момента отдает себя во власть зятя. Теперь ему придется беспрекословно выполнять все требования Танти, и в первую очередь, конечно, не отказывать в деньгах. Иначе преступление его будет раскрыто и он будет опозорен. Оказывается, спасаясь от снега, он попал под ливень. Но выхода не было, раскаиваться — поздно. Байбача пожал протянутую руку и заискивающе проговорил:

— Вы не только зять мне, вы мой друг и старший брат.

Танти принял независимый вид. Зажав в губах папиросу, он встал и вышел, наказав Салиму помалкивать, пока Ярмат сам не поднимет шума. Он шагал по улице довольный и гордый. Мог ли он ждать такой удачи? Теперь Салим не больше как его раб.

Позавчера Салим-байбача пришел к Танти и стал жаловаться на отца. Он говорил, что старик не только отказался отписать имущество, но разгневался, стал поносить братьев и угрожать им всякими карами. Танти-байбача щедро подливал гостю вина. К гневу прибавилось опьянение. Салим грозился отомстить отцу. Тут Танти-байбача со смелостью подвыпившего человека предложил ему выкрасть и спрятать Гульнар. Расходившийся Салим согласился. И вот вчера двое мошенников — доверенных Танти, с помощью самого Сали-ма-байбачи, — бесшумно и ловко утащили девушку из дома…

«А что от этого потерял Танти? — рассуждал Танти-байбача. — Ничего. Только выиграл. Не завтра послезавтра я заполучу от шурина тысяч десять… Подпишется на векселе — и достаточно. Его подпись — наличные деньги».

Танти зашагал по улице, довольный своей удачей. Случайно взгляд его задержался на сгорбленной фигуре бедно одетого человека, шедшего впереди. «Ярмат!» В каком-то уголке сердца байбачи шевельнулось что-то и защемило. Он невольно отвел глаза. «Тяжело, видно, ему, бедняге. Умрет дитя на глазах — поплачешь, попри-читаешь, но — грудь земли жестока — в конце концов смиришься. А тут единственная дочь вдруг исчезла! И никогда не узнает, умерла ли она, жива ли… Человек он неплохой, верный слуга своего хозяина. Таких уже не часто встретишь…» Танти взглянул на сгорбленную спину Ярмата. «А что, если взять его за руку, привести к дочери и сказать: «Бери ее. Но знать обо всем должен на земле только ты, а на небе — один бог! Идите!..» Это было бы по-настоящему добрым делом, а?..» Вдруг перед глазами Танти как наяву возникла шелестящая бумага, длинная — раза в два длиннее сторублевой кредитки, а на бумаге — подпись Салима. И вспыхнувшая было в душе байбачи искра простого человеческого чувства тотчас погасла, захлестнутая волной алчности. Девушка должна была стать жертвой ради того, чтобы Танти имел возможность оседлать спину своего шурина. К тому же у Танти, когда он предлагал похитить Гульнар, была и другая мысль: байбача сам рассчитывал потешиться девушкой, пока не наскучит. «Не я, так другой, — рассуждал Танти, шагая вслед за отцом Гульнар. — Со мной ей даже лучше будет, чем с этим беззубым женихом. А что касается добрых дел… говорят, дверей к милости аллаха много. Не через одну, так через другую как-нибудь проберусь и я. Можно будет, например, пожертвовать ковер для мечети. В этом случае обо мне и добрая слава пройдет в народе…» Танти тихонько рассмеялся — до того удачной показалась ему эта случайная мысль. Байбача ускорил шаги и обогнал Ярмата, даже не ответив на его приветствие.

Выйдя на Чарсу, Танти зашел в чайхану, посидел там, покурил чилим. Домой возвращаться не хотелось, он постоял с минуту в раздумье и направился к своему закадычному приятелю Джандар-вагонщику.

Джандар принял Танти в одном из покоев михманханы — большого, еще не вполне оконченного и отделанного дома на первой, мужской половине двора. Это был мужчина высокого роста, с острым, проницательным взглядом, с лицом таким же черным, как и его борода. Одет он был с претензией на моду. Танти познакомился с Джан-даром год тому назад, и с тех пор они каждую неделю встречались в дружеской компании.

Совсем недавно Джандар-вагонщик служил на побегушках у разных баев-купцов и был небогатым человеком, но в течение последних двух лет он вдруг разжился, скопив огромные богатства. Занимался Джандар оптовой хлебной торговлей, за что и получил прозвище «вагонщика», то есть человека, отправляющего товар вагонами. Постоянное повышение цен на хлеб в связи с войной, вызвавшее острую нужду среди трудового народа, для Джандара, наоборот, послужило источником обогащения. Близкие друзья, хорошо осведомленные в делах «вагонщика», между собой называли его «военным баем», то есть баем, разжившимся во время войны. В течение каких-нибудь двух лет Джандар приобрел себе большое загородное поместье, построил огромный дом в городе. Сыновья его, не так давно бегавшие по улице в рваных штанах, теперь летали по городу на «колесах шайтана», иначе говоря — на велосипедах. У Джандара завелись связи среди русских чиновников, дружбой и знакомством с ним теперь не брезговали даже самые знаменитые баи. В доме у него каждый день резали по барану, поэтому в его хоромах постоянно, как мухи, кружились имамы, ишаны, улемы. Духовенство расхваливало Джандара как «примерного мусульманина»: джадиды[90] превозносили его как «радетеля интересов родины и нации» (Джандар пожертвовал средства на десяток парт для школы своего квартала). Джандар обскакал всех баев в разгуле. О его пирах в поместье рассказывались легенды: он содержал несколько бачей, которые жили при нем под видом писцов и приказчиков…

Танти-байбача снял шубу, уселся на одно из атласных одеял, разостланных вокруг сандала. Джандар сам вынес из соседней комнаты большой поднос с угощениями. Разломив несколько белых сдобных лепешек, замешенных на чистых сливках, он накрошил целое блюдо казы. Затем, выразив свою радость по поводу прихода Танти, сообщил, что сегодня к нему должны собраться несколько близких друзей для хорошей пирушки с музыкой, с песнями.

— Сегодня ты должен побыть со мной. Мы устроим здесь добрый пир Джамшида[91]. Вот уже сколько времени мне пришлось довольствоваться компанией важных сановных чалмоносцев — улемов, мударрисов, аглямов. Опротивело. До смерти надоедливые все они. Говорят, что шариат каждый волосок на сорок частей разделит, и это похоже на правду, друг мой. Заспорят из-за какого-нибудь пустяка и разведут канитель на целый день. Допусти их — раздерутся как петухи. Приходится вмешиваться и уверять, что права и та и другая сторона, и только тогда они кончают свою перебранку, разыгрывая ничью. По-настоящему опротивело.

— Что же, для тебя это неплохо, ума-разума наберешься, — рассмеялся Танти-байбача. — Скоро и сам любого улема заставишь удирать с первого же «клевка», как хороший боевой петух.

Джандар-вагонщик поморщился:

— Э, от их разговоров в голове и «алифа» не прибудет. Сказать правду, сам я, хвала аллаху, мусульманин, но их болтовня и перебранка мне вовсе не нравятся… Спрашивается, для чего же тогда я им позволяю бывать у себя, устраиваю угощения? А для того, что эти болтуны захотят — человеку побиение камнями устроят, захотят — прославят его до небес. Зайдут они в мой дом, полижут моей соли, выйдут из калитки в блестящих халатах, и никакой крикун после этого рта против меня открыть не посмеет. А ты же сам знаешь, трудно найти человека, чтобы он был без греха. Э, что говорить об Этом! Знаешь, друг, проводим мы ночью наших гостей и махнем в город на прогулку. Подцепим самых расчудесных барышень и погуляем вдвоем в свое удовольствие. А? Руку, удалец!