Авантюристы - Ольга Крючкова

– Наелась?

Варвара кивнула.

– Тогда раздевайся и ноги раздвигай, – приказал подпоручик.

Женщина повиновалась.

После сплава по Туре и Тоболу, арестантов ожидал небольшой пеший переход до реки Обь, затем – на барже до Томска. Часть осуждённых осталось в Томском остроге, другая двинулась дальше по направлению к озеру Байкал, к Иркутску.

В дороге Варвара встретила новый 1870 год. Переход до Иркутска длился почти месяц, мужчины были измотаны и истощены, не говоря уже о женщинах. Несмотря на то, что по пути следования осуждённых, обоз с провизией пополнялся, как и положено, но до них съестное практически не доходило. Варвара, считавшаяся фавориткой подпоручика Рыкова, старалась помогать товаркам по несчастью. Однажды, один из солдат увидел, как Варвара поила одну из обессиливших женщин водкой и донёс Рыкову. Тот же схватил Варвару за косу, намотал её на руку и долго избивал нагайкой, пока она не упала в беспамятстве.

Иркутска Варвара достигла в обозе с больными, Рыков избил её так, что она прометалась неделю в лихорадке, все думали – не выживет.

Далее второй женский отряд передали местным казакам и те сопроводили арестанток к месту назначения – в Забайкалье.

Главная сибирская каторга в царской России находилась в Нерчинском горном округе Забайкалья, где каторжане использовались для разработки свинцово-серебряных месторождений на так называемых кабинетских[28] землях, которые включали в себя: литейные, смолокуренные и соляные заводы, а также Карийские золотые прииски.

Вновь прибывшие ссыльнокаторжные поступали в Сретенскую пересыльную тюрьму[29], где в дальнейшем распределялись по каторжным тюрьмам трёх основных административных районов – Акатуевского, Алгачинского, Покровского, где они должны были кто в течение трёх, пяти, десяти лет, а кто – и пятнадцати, пребывать на каторжных работах.

В селе Акатуй, Нерчинского горного округа Забайкалья женская тюрьма была основана почти сорок лет назад как уголовная. Каторжанки работали на местной мануфактурной фабрике, принадлежащей казне.

Почти сразу же из Алгачей прибыл некий ефрейтор и отобрал красивых женщин, заплатив за каждую из них самому начальнику тюрьмы по червонцу. Не успели пребывшие осуждённые разместиться в камерах, как десять из них, в том числе и Зиновьева Варвара, а всего их прибыло пятьдесят, переправили в Алгачинскую тюрьму[30].

Женщины недоумевали: куда их везут? Зачем? Каторжанок погрузили в телеги, ничего не объясняя, и под охраной они покинули Акатуй.

Варвара старалась молчать, спина ещё побаливала от ударов, нанесённых Рыковым. Но её товарка по несчастью, неуёмная говорливая Прасковья, не закрывала рта.

– Поди, одному Богу известно, чаго нас туды везут. Говорят, острог-то мужской… На что мы там сдались-то? А Варя?

Варвара только плечами пожимала, но назойливая товарка не оставляла её в покое. Наконец, не выдержав, она сказала:

– Чему быть, того не миновать, Прасковья. На что бабы мужикам нужны? – ответила Варвара вопросом на вопрос товарки.

Прасковья охнула и перекрестилась.

– Мужикам жернова крутила[31], но чтоб в кровать – со всеми подряд! – возмутилась она.

– Здесь не спросят твоего хотения… – подала голос одна из рядом сидевших в телеге женщин.

По прибытии в Алгачи перед женщинами открылась неприглядная картина: острог, обнесённый огромным высоким частоколом с дозорными вышками. Ефрейтор велел править телеги к отдельно стоящему дому, также обнесённому забором, высотой с человеческий рост.

– Не сбежать, – разочарованно констатировала Прасковья, рассматривая сторожевые башни, стоящие по периметру забора.

– Всё равно некуда… – прошептала Варвара. – Выход один: делать, что велят.

Телеги въехали через ворота, которые тотчас же затворились за ними. Примолкшие женщины настороженно осматривались, ожидая распоряжений бравого ефрейтора.

– Слазь, бабы! – отдал тот команду. – Все айда в барак!

Женщины послушно слезли с телег и, закинув мешки за плечи, поплелись в барак. Внутри оказалось достаточно ухоженно и чисто: десять деревянных кроватей вряд с тюфяками из сена, поверх них одеяла из грубой шерсти. В углу тазики для мытья и стирки, бадья для воды, в центре барака – длинный стол и скамейки.

– Тут и будите жить, красавицы! Поддерживать порядок и чистоту обязательно! Майор наш, благодетель, больно требователен, – предупредил ефрейтор. – Складывайте мешки, да на речку купаться. Погода тёплая стоит, да и Кара не быстроходна – вода тёплая.

Женщины, получив по куску мыла и чистой холщевой тряпице вместо полотенца, отправились на Кару под надзором ефрейтора и ещё двух солдат.

Прасковья, как самая боевая и разговорчивая, решила сразу же навести мосты с ефрейтором и, улыбнувшись, спросила:

– Как зовут вас, господин военный? Чай не обессудьте, в чинах не разумею…

Служака, недавно повышенный в чине по воле начальника острога, не устоял перед милым личиком барышни, хоть и воровки:

– Афанасий Иванович, ефрейтор, из Забайкальских казаков…А тебя как звать?

– Прасковья… – сказала она и начала снимать телогрейку.

Ефрейтор откашлялся:

– Все в заводь, за кусты, – обратился он к каторжанкам. – Чай на тот берег не сбежите, там – посты.

– А правда, Афанасий Иванович, что острог – мужской? – не унималась Прасковья.

– Так и есть: убийцы, да поляки ссыльные[32]. Больно много говоришь, девка!

Глава 2

Начальник Алгачинской тюрьмы, майор Сергей Викторович Ламанский, достиг уже того возраста, когда можно подать в отставку и отправиться на покой. Но он не спешил, ибо подобная жизнь его вполне устраивала. Майор предпочитал быть императором в маленьком государстве, нежели – солдатом в большом. Должность начальника каторжной тюрьмы давала ему почти безграничные возможности и власть. Высшее начальство практически не наведывалось в Нерчинск, а уж в Богом забытые Алгачи, тем более. Поэтому Сергей Викторович, состоявший на службе вот уже скоро двадцать лет, а попал он в Забайкалье по молодости, – был сослан в отдалённый гарнизон за дуэль, – жил себе припеваючи, пользуясь всеми доступными радостями.

Пять лет назад его начала угнетать тоска от однообразной жизни: ни тебе развлечений как в столице, ни тебе красивых женщин – одни ссыльные поселянки. В этот самый критический момент жизни Ламанского, когда уже начали посещать мысли о загубленной молодости и тщетности жизни вообще, ему пришла потрясающая мысль: а почему не устроить в доме гарем из красивых молодых женщин? И обслужат по хозяйству и удовлетворят его мужское естество.

Идея показалась майору просто прекрасной – женщин он обожал всегда, отчего и стрелялся на дуэли много лет назад, и нехватка прекрасного пола в Алгачах страшно томила его. Наконец, он решился отписать письмо своему давнему знакомому начальнику женской тюрьмы в селе Акатуй, в котором просил одолжить ему на время нескольких женщин под личную ответственность и за щедрое вознаграждение.