Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

Втроём они избили меня до беспамятства. Придя в сознание я обнаружил что лежу на земле на окраине посёлка. Первым делом я ощупал рёбра. По-моему, они в порядке.

Я с трудом поднялся на ноги и побрёл в направлении церкви. Но ещё на подходе я увидел, что она снова разорена, а крест сброшен на землю. Ничего друг Максим. Начну всё с начала.

Это была последняя запись в дневнике. Я вспомнил что Брг, то есть Хозяин, когда я спрашивал его где тот, кого они зовут Грустными страницами неизменно отвечал мне что он спит. Я вспомнил сгоревший вагончик-церковь и вдруг всё понял. Очевидно несчастный во время очередной вакханалии решил защитить божий дом и защитил. Ибо если тот дом защищая который, во-славу божью человек отдал свою жизнь не божий, то что тогда вообще такое “Божий дом”.

Я улёгся на лежанку, и мысленно представил себе горящий вагончик-церковь и лежащего на земле убитого человека, который напрягая остатки сил прижимает к груди самое дорогое что есть у него в этой жизни среди беснующихся в дикой радости людей, старенькую потрёпанную библию и дневник.

Почти всю ночь я не сомкнул глаз. Лишь перед самым рассветом я не на долго вздремнул. Когда я проснулся за окном едва занимался рассвет. Отворив дверь я обернулся поддавшись неясному порыву словно я что-то забыл и почти сразу мой взгляд упал на лежащие на столе библию и дневник. Мне вдруг пришла в голову одна мысль, а почему бы не взять их с собой. Подойдя к столу я взял книгу и тетрадь и хотел было уже покинуть вагончик, но подумав немного положил их на место. Место Бога, подумал я, среди людей и уж тем более среди людей, которые убивают тех, кто призван нести слово божье. Я открыл библию и прочитал тот отрывок теста, который случайно выбрал мой взгляд. “истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода”. Как бы мне хотелось в это верить, думал я закрывая книгу и направляясь к выходу.

ГЛАВА 18

Вскоре я уже шагал в направлении города по покрытой пылью дороге. Утреннее небо ещё неприветливо серело. Белый и плотный как вата туман плыл над далёкими холмами и топил в своих клубах дорогу. Вскоре небо вновь стало бесконечным и ясным пространством, а холмы мимо которых я шёл обрели вековечную прочность. Примерно на пол пути жара взялась за старое, и беспощадное солнце вновь изливало на молящую о пощаде иссыхающую землю неисчерпаемые потоки ультрафиолета. По пути я пытался отыскать ориентиры, которые сохранила моя память, но всё было тщетно. Кроме оставшегося за спиной крыльца, возле которого я пришёл в сознание я ничего не узнавал. Я точно помнил, что, когда я подъезжал к городу озеро мне не встречалось. А тут оно имелось. Следовательно, я, подъезжал с другой стороны. Внезапно пейзаж вокруг изменился. Земля казалась уставшей, уродливой и истерзанной грубыми страстями. На всём протяжении пути мне всюду попадались ржавые тачки, комки затвердевшего раствора и груды кирпича. Складывалось ощущение, что здесь шли работы если не накануне, то уж во всяком случае не так давно, но по какой-то причине они были внезапно остановлены.

Предпринятое мною усилие над собственной волей наполнило моё сердце решимостью, весь путь я проделал в приподнятом настроении, но на подходе к городу я остановился в нерешительности. Возможно какая то толика благоговения перед этим местом с которой относились к этому месту обитатели посёлка передалась и мне, толи на меня снова подействовала гнетущая тишина, но несколько минут я простоял в нерешительности.

Когда я, наконец сделав над собой усилие вошёл в город, то по мимо стука сердца я не слышал больше ничего. Я помнил, как выглядел тот дом, возле которого я оставил свой Мерседес, но, спустя пол часа блужданий по улицам, я так и не смог его найти. Улицы были такими же тихими и чистыми. Кажется, выше я говорил, что не верю в города призраки? Так вот, признаюсь в тот момент моя вера была подвергнута большим испытаниям.

Внезапно моё внимание привлёк один старый не понятно каким образом сохранившийся плакат укреплённый на стене дома. С плаката улыбалась очень красивая девушка. Её лицо показалось мне одновременно и знакомым и нет. Несколько минут я рассматривал её одновременно силясь выискать в чулане моей памяти тот образ, который напомнило мне это лицо. И вдруг понял, что это лицо из моей юности. Такими лицами с миллионов, призывающих к трудовым подвигам плакатов смотрело на нас, советских людей, ожидающее нас будущее. Внезапно, мною овладело какое-то странное чувство. Я вдруг ощутил, что я не один. Оглядевшись вокруг я никого не обнаружил поблизости. И тем не менее, ощущения чьего то присутствия не пропало. Кто-то пристально наблюдал за мной. Я принялся шарить взглядом по окнам окружающих меня домов. И спустя несколько минут обнаружил объект своего дискомфорта. Он смотрел на меня из окна третьего этажа одного из домов.

Его лицо трудно было рассмотреть, возможно потому что большая его часть была скрыта за огромными очками. Их линзы сверкали на солнце словно вспышки. Какое-то время мы смотрели друг на друга. Потом он поманил меня рукой и скрылся в окне. Не знаю почему, но именно очки убедили меня странным образом в миролюбии намерений незнакомца. Конечно, даже Диавол был ангелом, но вот зло в таких нелепых очках, моё сознание как-то не соглашалось коммуницировать с этим образом. Не скажу, что я жаждал общения с ним, но этот человек был единственным разумным живым существом, которое повстречалось мне на этих улицах, и у кого я мог бы справиться о судьбе моего автомобиля.

Приблизившись к металлической двери подъезда я с минуту ждал пока он выйдет. И он вышел. Кажется, я выше упоминал что в моём сознании очки и зло были двумя вещами не совместимыми. Так вот взгляд холодных серых глаз, мерцавших из-под очков заставил меня навсегда отказаться то этого наивного и поверхностного убеждения. Этот человек, кем бы он ни был, настроен был явно не миролюбиво.

Он был уже не молод. На вид ему было лет сорок пять или около того. Несколько минут мы стояли и рассматривали друг друга. Одет незнакомец был серые грязные джинсы и в зелёную, видавшую виды, куртку надетую на голое тело. Куртка была сплошь покрыта какими-то полустёртыми нашивками и