Становой хребет - Юрий Сергеев

Ничего его не радовало, хотелось скорее добраться домой, увидеть родные лица матери, Ольки и Проньки. Даже на отца и Марфу приутихла обида.

Чем ближе становилась Манчжурия, тем остуднее сжимало сердце непокоем. Не завернул на пути ни в одну деревню, далеко обходил заимки, пасть Верке обвязывал бечёвкой, чтобы ненароком не взлаяла, и вёл её на поводке.

Железную дорогу пересёк ночью. Уже на китайской стороне украл лошадь у богатой фанзы. Егор поскакал намётом и чуть не загнал коня насмерть. Верка еле поспевала сзади.

Умотавшись от страхов и голода до отупляющего безразличия, пристроился к какому-то купеческому обозу и ехал следом за ним по дороге, никого не таясь.

Купца задобрил узелком золота, предназначенного убившему себя деду. Торговец не гнал Егора и всё уговаривал его погостить в городе Сахалян.

Егор, наученный горьким опытом, схитрил. Отказываться не стал, чтобы заранее купец не удумал ничего дурного, а когда настала пора, то круто свернул в степь и ускакал молчком. На свой хутор приехал ночью.

Лошадь завёл в стойло, задал ей корм и расседлал, а потом уже взошёл на крыльцо. Сердце радостно заколотилось, он громко шарахнул в двери кулаком.

За нею отозвалась мать.

— Ма-а… Отвори, это я, Егор!

Она вскрикнула и громыхнула засовом, кинулась сыну на грудь. Пришёптывала сбивчивые слова, тянула за рукав в избу, утирала слёзы.

— Плохова не замысли. Всё же отец он тебе, вот и помиритесь, вот и ладно будет.

С печки прыгнула Олька, взметнулся с полатей Пронька, и кашлянул, выходя из горницы, Михей. Мать запалила сразу две лампы, засуетилась, не зная, за что хвататься. Отец молча свёртывал цигарку, взглядывал на блудного сына, покряхтывал. Зычно обронил:

— Коня не ухайдакал?

— Ухайдакал, батя. Взамен другого привёл.

— Гм-м… Хороший был конь, поглядим, на чё сменял. Ну, рассказывай, где был, за какими песнями носило по белу свету… Коня жалко, верным делом, дурнину привёл супротив того.

— Да не убивайся ты за коня! Я тебе хоть табун могу купить… Заживём теперя, — Егора разрывало желание открыться, но он сдерживал себя, с улыбкой глядя на отца.

— На какие шиши купишь?

— На свои, — он все же развязал сидор и кинул на стол кожаный тулун. Отец нехотя лапнул его и удивленно вскинул брови:

— Дроби для смеху накупил?

— Золото, батя, золото… Сам намыл.

— Откель? Брешешь, видать, — вскинулся Михей и торопливо завозился со шнурком на горловине.

— Из Расеи, откель ещё ж. Был на промысле аж в самой Якутии, на край света занесло.

— Из Расеи?! — Михей поднял глаза и непонимающе уставился на сына. — Как же ты не побоялся туда итить?

— А чё мне бояться, я с красными не воевал. Меня пускать в расход не за что, — сам подхватил тулун и скоро развязал тугой ремешок. Сыпанул в чистую чашку гору тяжёлого песка.

Все ошеломлённо глядели на тускло мерцающее в свете лампы богатство. Мать испуганно всхлипнула.

— Вот это да-а-а, — встревожено шепнул Пронька, — вот это брательник наворотил!

Мать опять всхлипнула:

— Ить убить тебя могли за нево, будь оно неладно такое богатство. Высох-то как, шкилет и шкилет… Егор, побожись перед крестом, что на этом золоте и твоих руках нет ничьей крови? Не впал ли ты в соблазн… побожись, успокой душу…

Егор истово перекрестился и обнял её за плечи.

— Ей-Богу, сам накопал и ничьей крови не пустил. А что худой, ниче-ё-о… Были бы кости, мясо нарастёт.

Михей ковырнул пальцем сыпучую кучку.

— Не подозревал, что так обернётся. Забудем старое. Счас можем развернуть хозяйство, земель прикупим, скота поболее… Вот учудил, Егор, не погнушался в Расею сбегать…

Мать! Тащи спирт из подполу. Обмоем сыновью удачу и наше примирение, — он осторожно поднял чашку обеими руками и унёс её в горницу. Вышел оттуда довольный, раздобревший и статный:

— От нос Якимовым утрём! От забегают, когда узнают… То-то, знай Быковых. Не вороти нос прежде времени. Ишо попрыгаете… — и погрозил через стенку кулаком в сторону их хутора.

Егор с голодухи объелся домашними харчами, выпил спирту и засоловел. Прихвастывал в рассказах о скитаниях, больше чем следует выставляя себя. Потом вспомнил, что ждёт его за дверьми голодная Верка, затащил её в избу и облапил за шею. Кормил с рук, приговаривая:

— Собаке этой цены нету. Сколь она добра нам принесла, злая на медведей страсть так и отгоняла от меня их, так и отгоняла… Верка? Где ж наш Игнатий теперь? Ёшкина вошь, — вспомнив приискателя и его наказ зайти к Мартынычу иль к Балахину, Егор со стыдом осознал, что крепко подвёл понадеявшегося на него человека. И решил послать в Зею письмо. А там Балахин разберётся.

Олька хотела погладить собаку, но Верка тихо рыкнула и вздыбила шерсть на загривке.

— Ух, ты! — испугалась девушка. — Кусачая, видать, — оторопело отошла в сторону, — ещё хватанёт за руку.

— Ого-го-го-го-о-о… — заржал пугающе Михей, — наша псина. Казачьей породы. Глядеть гляди, а руки не распускай. Оттяпаем враз. Го-го-го…

Долго не могли уснуть, пили чай, говорили. Вспоминали дом и Аргунь-реку. От этих воспоминаний всё больше наливался мрачностью отец и, отставив чай, хлебал стаканами спирт, прижигая боль и память о родной стороне.

Поминал Якимовых, какую-то ссору с Харитоном. А потом вдруг обнял Егора и громогласно объявил:

— Шабаш! Завтра Марфутку сватать едем! Пущай только откажет, стерва… Из городу назло приволокём барышню красы писаной. Женить тебя буду, чтоб опять от хозяйства не убёг. Женю!

— Ага-а… пущай токо откажет, — вторил захмелевший Егор и радостно скалился, подмигивал сникшей от такого известия матери. — А? Мать! Иль ты не рада? Сноху в помощь добудем. Хватит тебе одной рвать жилы на хозяйстве, отдыхать пора.

— Помощница-то… дюжеть шебутная. Горе с ей хватим. Погодил бы чуток, пригляделся к ей. Может, она за это время с кем снюхалась…

— Нас-стя-а! Опять языком мелешь! — злобно повернулся к ней Михей. — Цыть мне! Пока ишо я в доме хозяин. Не дозволю бабе помыкать собой! — грохнул кулаком по столу.

— Бог с вами. Сватать так сватать, — жених наш больно доходной, хучь бы подкормился с недельку.

Михей пытал себя песней: раззявил рот, помахивал в такт растопыренными пальцами, и страшная тень ходила от него по стене.

Егор хотел подпеть, но сон навалился и опрокинул парня на лавку. А отец мучил себя военной кручинушкой: «Покель фронт ровня-яли-и, пол-Расеи сдали… а бедную Румынию без бою отда-а-а-ли-и…»

18

Михей не забыл о своем решении. Утром, едва продрав глаза, приказал Егору с матерью собираться, одеваться в выходные наряды. Запряг пару лошадей в новый тарантас.