Шалом - Артур Клинов

Но тот, увернувшись от «Критики», бодренько произнес:

– Так и запишем! От жениха последовал молчаливый жест согласия!

Андрэ в ужасе принялся хватать и бросать в сватов пустые трехлитровые банки. Те с грохотом разбивались о бетонный откос, но это не спасало его положения. Троица по-прежнему угрюмо надвигалась на него.

– Жених! Готовы ли вы взять в жены Еву, Маргариту, Светлану, Смерть, Пустоту?

К этому моменту банки закончились, и в руках Андрэ оказался утюг, который он тотчас метнул в невесту. Утюг нырнул в пустоту, исчез там и секунд через десять звучно грохнулся обо что-то, будто упал на дно глубокого колодца.

– Последовал ответ, который следует трактовать как знак согласия!

Жуть и паника овладели Андрэ. Он принялся хватать со шкафов головы обезумевших от ужаса уродцев и бросать под ноги сватов и невесты. Последняя вещь, которую он кинул, – электрическая плитка – полетела в батюшку. Но тот ловко отмахнулся от нее костылем, и плитка, ударившись о бетонную опору моста, развалилась на части. Андрэ схватил невесть откуда взявшуюся трость Федора Михайловича и начал махать ею перед лицами троицы.

Кольцо неотвратимо сжималось. Отступать было некуда. Вдруг черт, прыгнув вперед, вцепился в Андрэ, повалил его на бетонный откос и принялся колошматить по щекам. Сверху на него всей массой свалился батюшка и крепко ухватился за руки. Невеста, накинувшись с боку, начала бить его сапогом, стараясь попасть между чертом и батюшкой. Потом забежала с другой стороны, вцепилась в Шелом и потянула его на себя. Вскоре поняв, что одной рукой она его снять не сможет, Ева кинула наземь косу и схватилась за шпиль обеими руками. Но это тоже не помогло. Черт, перестав валтузить Андрэ, кинулся невесте на помощь. Вдвоем они вцепились в Шелом, но тот будто прирос к голове.

Батюшка, вскоре почуяв неладное, подскочил и тоже ухватился за шпиль. Андрэ, уже почти не сопротивляясь, лежал на земле, а троица яростно тянула Шелом на себя. Но тот никак не хотел поддаваться.

Первым, кто понял, что произошло чудо, был черт. Он вдруг отскочил от Шелома и, удивленно уставившись на него, тихо прохрипел:

– Чудо! Этого не может быть! Но ведь чудо!

Весь вспотевший, запыхавшийся от суеты батюшка, тоже не веря своим глазам, тяжело дыша, комкая в руках оторванную в борьбе бороду, непонимающе смотрел на Шелом, но, не найдя что сказать, лишь невнятно пробормотал:

– Т…п… Блядь…

Лишь только Смерть, не признававшая чудес, продолжала остервенело тянуть Шелом на себя. Андрэ, воспользовавшись моментом, вскочил, оттолкнув невесту, запрыгнул в шкаф и тут же запер изнутри на засов дверцу.

Сердце птицей билось в его мозгу. Оно словно выросло до размеров шкафа и трепыхалось в нем, будто в большой деревянной клетке. Вдруг снаружи все стихло. Прошла бесконечно долгая минута.

– Тук! Тук! Тук!

– Кто там?

– Мир!

– Не нужен мне ваш мир! Мой мир во мне!

– Андрюша! – это был голос старца. – Слышь, последний раз по-доброму прошу! Сними шлем! Не ищи другой мир! Нет его!

Андрэ промолчал.

– Снимайте шлем, Андриан!

– Сначала зубы почисть, изо рта воняет! Тоже мне, поджигатель войны!

– Ах, ты…Обьяб…бля…тьфу на вас, Андрей и Ева, мужем и женой! Теперь можете поцеловаться!

На улице опять все стихло. Только дождь по-прежнему монотонно урчал – шшш-шшш-шшш…

Первый поцелуй пришелся сантиметров на двадцать выше уха. Из деревянного нутра дверцы вдруг выскочило острие косы, пронзило темноту шкафа и тут же исчезло обратно. Андрэ с ужасом подскочил и кинулся к лазу, который вел в соседний шкаф. Но коса тут же вынырнула в другом месте, к счастью, намного выше его головы. Оказавшись в соседнем шкафу, он выпрямился во весь рост и прижался к боковой стенке. Следующий удар опять был близок. Андрэ упал на дно и пополз обратно.

В панике он принялся метаться из шкафа в шкаф. Но жена с тупым упрямством дырявила его маленькое темное пространство во все новых и новых местах. Один из поцелуев почти было достал его, но пришелся по хвосту Валенрода. Тот взревел металлическим звоном, и коса выскочила обратно. «Боже! Какая идиотская, нелепая свадьба!» – обреченно мелькнуло в голове. В полнейшем отчаянии он упал на дно спального шкафа. Жена, как будто почувствовав его положение, вонзила косу туда же, но сантиметров на тридцать выше. Другой удар был точнее. Оставалось сантиметров десять. «Все! Следующий поцелуй мой!» – Андрэ в ожидании сжался. Перед глазами почему-то мелькнул пивной бар в Боне и официантка с кружкой холодного пива…

… Прошла секунда, две, три…

Внезапно шкаф содрогнулся и дернулся в сторону.

– Вот падла, тяжелый!

– Костылем, костылем его подцепи!

– Я ему покажу гниду рогатую! Изо рта, видишь ли, у меня воняет!

Шкаф, скрежеща по бетону деревянным днищем, рывками куда-то двигался. С улицы доносились какие-то странные, но до боли знакомые голоса.

– Ну, бля, фраер, за козла ответишь! – говоривший по голосу очень напоминал Швабру. Ему вторил голос, похожий на голос Бориса Фадеича:

– Слышь, хряком одноглазым меня обозвал, пидераст! Я тебе покажу, кто тут русише швайн! Ты у меня москаля надолго запомнишь, шут гороховый!

– Вы и есть козлы и хряки! Простейшую пьеску изобразить не можете, потому что все у вас через жопу! – почему-то это был голос Марии Прокопьевны.

– Ну Маша!

– Что «Маша»?

– Это ж чудо!

– Чудо? Я вам покажу сейчас чудо! Давайте наверх шкаф тащите! С моста идола скинем!

– Да ну его в жопу! Тяжелый очень! Слышь, лучше с причала кульнем!

– Опять через жопу? Я сказала – с моста!

Андрэ почувствовал, как шкаф наклонился и пополз куда-то вниз. Через несколько секунд он во что-то уперся и замер.

– Давайте на ребро поворачивайте! Кантовать легче будет, чем тащить!

– Снизу, снизу хватайся! Поднимай! Майна! Вира!

Шкаф упал на бок. Затем поднялся на ребро и через мгновенье стоял уже на крыше. Потом снова упал на бок, опять на ребро, на ноги, снова на бок, на ребро, на крышу.

– Во, сука полоумная! Настоящую бомбежку устроил!

– Сколько, падла, пустой тары побил! Тысяч на десять!

– Все головы засранец расхуячил! Чуть вторую ногу мне не отбил!

– Мундир, сука, порвал и фингал не бутафорский, а настоящий поставил!

– И славяне ему не нравятся! Но ты у меня сегодня в Днепре, собака, поплаваешь! Слышь, божок местный выискался!

Шкаф поворачивался на ребро, падал на крышу, опускался на ноги. Андрэ крутился, словно белочка в дурацком колесе, пытаясь удержать позу, чтобы не оказаться в шкафу кверху ногами.

– А меня тощей клячей назвал! Морда, видите ли, не нравится! Другую невесту ему подавай! Хорошо, что увернуться успела! А то утюгом голову к бетону бы и припечатал! На хуй мне такой жених припадочный сдался!

– Еще немного! Ну… еще! Майна! Вира!

Шкаф кульнулся последний раз, упал на ноги и замер…

– Давай на перила и на раз, два, три!

– Поплавай в Днепре, идол хренов!

Андрэ почувствовал, как все приподнялось, мир вокруг зашатался, завис, поплыл в один бок, в другой, качнулся еще и, опрокинувшись, полетев вниз, рухнул во что-то тяжелое и ледяное… Удар, громкий всплеск, и со всех сторон в его маленькое пространство хлынула вода – холодная, обжигающая кожу вода… Она стремительно заполняла шкаф, затягивая его в свое бездонное, мутное нутро. Андрэ сделал последний глоток еще не завоеванного водой воздуха и начал вмиг заледеневшими пальцами лихорадочно открывать задвижку на дверце. В это время золотая рыбка на кокарде Шелома вдруг встрепенулась, почувствовав себя дома, и, вильнув хвостом, исчезла в черной мути Днепра. Святополк с Валенродом кинулись было ее ловить, но тут же сцепились между собой:

– Это моя рыба!

– Нет, моя!

Последнее, что он еще слышал: «Уходит, сволочь, уходит!»

На мосту, склонившись над темной мутью Днепра, стояла Мария Прокопьевна. Накануне, в предвкушении полной и безоговорочной победы, она снова отправилась к парикмахеру, перекрасила волосы в соломенный цвет и вернула на голову свой златоглавый шиньон. Когда же она снова увидела показавшийся из воды прусский шпиль на голове Андрэ, ее ярости не было предела. Она воззвала к небесам и из ее нутра вылетело страшное проклятье. Схватив попавшийся под руку камень, она кинула его в Днепр, взревев вслед новым проклятьем. Все, кто кроме нее был на мосту – Светлана, Фадеич и Швабра, принялись хватать камни, палки, бычки, пустые сигаретные пачки, бумажки и с руганью и матюгами бросать их в реку.

Андрэ плыл по Днепру, а вдогонку все летели и летели проклятья, тяжелые злые проклятья славян, кидавших в него с моста камни.

Когда он выбрался на берег, первое, что заметил, – четыре фигуры: хромой с костылем, некто длинный в черном мундире и две бабы – бежали вдалеке по боковой аллее парка в сторону города. Львов на Шеломе не было. С неба моросил дождь. Холод и ветер пронизывали насквозь, но какая-то непонятная радость переполняла его. Он жадно, словно человек, вернувшийся из удушливых вод, с наслажденьем вдыхал воздух этой сырой поздней осени, а внутри его играл и грел душу старый полузабытый мотив – «Весенняя песнь Сверхчеловека»…