Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не жалел тогда, отец Иржи и матушка Анна, о развале империи, и когда ее не стало, мне сделалось не то чтоб грустно, нет, но и не радостно. Было какое-то странное отупение, анекдот: эсэсэсэра больше не существует. Я в нем родился и вырос, и вот я есть, а он приказал долго жить. Он, такой могучий, великий, нерушимый, вечный, и я, слабый, немощный, но я его пережил. Как тут правда не выпить! А с другой стороны, ну пережил и пережил. Большие события вообще происходят незаметно, а на мелочи обращаешь внимание. То же самое, кстати, рассказывала мне бабушка про революцию семнадцатого года. Не Февральскую, – с ней-то все как раз было очевиднее, – а Октябрьскую. Никто ничего не понимал: какая-то заварушка в Питере, пьяная солдатня, не желавшая идти на войну, залезла в Зимний дворец и переколотила ночные вазы – и чем все закончилось?
Но теперь, много лет спустя, задумываясь о причинах исчезновения Советской страны, я прихожу к выводу, все дело было опять-таки в Чернобыле. Это, конечно, только моя теория, а может быть, даже идея фикс, связанная с Катериной, но если чернобыльская катастрофа по каким-то причинам была неизбежна и ниспослана нам как кара за советские грехи или чрезмерное давление на природу, то лишь Советский Союз мог ее одолеть. Случись такое на Украине сегодня, они бы сами не справились. Не хватило бы ресурсов, и никакой Запад бы не помог. Ведь что бы ни рассказывала мне июльской ночью восемьдесят шестого года во всесоюзном пионерском лагере «Артек» пионерка седьмого отряда Катя Фуфаева про горькую историю своего отъезда из Припяти и погибшего в квартире сиамского котика, переселить одномоментно десятки тысяч людей, заставить других неохотно потесниться, уступить и принять беженцев, а затем в короткие сроки мобилизовать еще тысячи шахтеров, шоферов, инженеров, пожарных, врачей со всей страны и отправить их в эту гибельную зону могла только проклятая тоталитарная советская система. Попробуйте предложить такое современным людям! Да они вас пошлют куда подальше. А в ту пору власть еще держалась, и по сути то, что потом назвали ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС, стало последним героическим деянием красной державы. После этого она надорвалась, начала пропускать удары и еще несколько лет катилась по инерции, а потом окончательно выдохлась.
Так что, может быть, зря я пеняю несчастным гэкачепистам на их бессилие, они в нем лично не виноваты, и напрасно ворочался в те августовские дни в могиле у кремлевской стены Сталин и втуне хотел разнести на клочки свой мавзолей идол Ленин – только, видите ли, батюшка, если я хотя бы чуточку прав и лишь таким образом мы смогли избавиться от коммунистов, я ничего не понимаю в истории и в том, кто, как и с какой целью ею управляет. Или же, вы хотите сказать, что она катится без присмотра и выбирает самую дурную дорожку? Но, впрочем, это всё большие величины, пусть и коснувшиеся в конце концов каждого из малых сих, а лично для меня самым ужасным последствием исчезновения СССР стала гибель восьми соток земли в местечке с дивным названием Купавна в тридцати километрах к востоку от Москвы.
Арбитраж
Я произношу последние слова так торжественно, что батюшка вздрагивает, а судья теряет осторожность, и мне видится мелькнувший в полутьме силуэт с клоком седых волос – но это и понятно, ведь вся нижеследующая история по его части. Уже ничего не спрашивая, а так, будто я сам в этом доме хозяин, открываю буфет и достаю моравское вино. Оно, может быть, не самое лучшее, но я всегда предпочитал пить вино страны, в которой нахожусь. Наливаю себе и священнику. Налил бы и судье, если б это было возможно, и мы наконец решили бы все наши домашние недоразумения. Главное, чтобы матушка не успела вернуться. Отец Иржи меня понимает, мы быстро выпиваем и так же быстро успеваем замести следы преступления. Когда Анна возвращается, сидим с невинным видом.
…Нет, это была не новая железнодорожная катастрофа, не авария на военном объекте у Бисеровского озера, не гроза и не шаровая молния, не пожар и не потоп, говорю я печально. И даже не случайным образом залетевшее из чернобыльской зоны облачко, пролившееся на нас радиоактивным дождем. Это было банальное судебное разбирательство. Частная семейная история, которую мне не очень приятно вспоминать.
Она началась весной, в хорошее доброе время, когда только-только сошел снег и мы впервые собрались все вместе после сиротливой долгой зимы, радуясь тому, что впереди опять лето и уж по крайней мере земля нас точно не подведет, не обманет и не даст помереть с голоду.
День выдался теплый, сухой, белые и желтые бабочки летали над свежей травой и быстро-быстро взмахивали легкими крыльями. Катя открыла настежь окна и вывесила на улицу одеяла и матрасы, и то же самое сделали все наши соседи; представьте себе, как трогательно выглядела эта коллективная сушка. Однако никто ничего не стеснялся, все соскучились по земле, и даже я собирался вскопать какую-нибудь грядку. Катя и вовсе озабоченно твердила, что теперь, когда все стало так дорого, надо использовать каждый клочок земли, и дядюшка всячески одобрял ее планы. А вечером мы сидели на террасе под гомон птиц, как-то очень хорошо говорили, вспоминали бабушку и деда и странную историю их взаимоотношений, дядюшка рассказывал про алтайскую эвакуацию времен Великой Отечественной, когда в селении с чудным названием Саввушка у них было гораздо больше земли, и какой – чернозем! – но ни дед, ни бабка обрабатывать ее не умели, и оттого городская семья голодала, и именно поэтому старший сын, выйдя в отставку, сделался земледельцем. Катя, подперев щеку, слушала предания, в которых прошло мое детство. Я видел, что ей все это интересно, близко и она тем самым вступает в наш семейный круг и мама с сестрой не смогут ее после этого не принять, да и дядюшка словечко замолвит.
Да-да, матушка Анна, я собрался
