Романовы. Ошибки великой династии - Игорь Шумейко

Новый уклад не только прочертил бы границы более-менее устойчивого сожительства кулака и общины, но, главное, наладил бы механизм плавного выдавливания избыточного сельского населения в города и на новоприобретённые в период «ДвуАлександрия» земли Приамурья и Приморья.

Социальная напряжённость в деревне снизилась бы, а товарность сельхозпроизводства, наоборот, резко поднялась. Товарность, несколько упрощая этот важнейший показатель, можно определить как разность между тем, что деревня всего произвела, и тем, что съела сама. То, что в итоге получает страна. Именно товарность в условиях аграрного перенаселения теоретически стремится к нулю.

И, наконец, надо же кому-то сказать и это: вечный объект идеализации – крестьянство стало во второй половине XIX века весьма неоднородным, и эта неоднородность уже была отнюдь не похожа на разницу между хрестоматийными, «проходимыми в школе» тургеневскими Хорем и Калинычем, воспитавшими несколько поколений русских читателей.

Максим Горький в статье «О русском крестьянстве» (1922) писал:

«В юности моей я усиленно искал по деревням России того добродушного, вдумчивого русского крестьянина, неутомимого искателя правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века, и – не нашел его. Я встретил там сурового реалиста и хитреца, который, когда это выгодно ему, прекрасно умеет показать себя простаком… Он знает, что “мужик не глуп, да мир дурак”, что “мир силён, как вода, да глуп, как свинья”. Он говорит: “Не бойся чертей, бойся людей”. “Бей своих – чужие бояться будут”…»

Возможно, слова Горького, чьи юность и поиски как раз и приходились на 1880–1890-е годы, не истина в последней инстанции. Но что можно заметить нам на стыке «литература/жизнь»?

Ведь это, пожалуй, ещё один штамп, инерция восприятия: считать, что популярные в русской литературе «лишние люди», сознававшие, что не созданы для своей среды, тяготящиеся ею, – но этот синдром может быть только у дворян. (Как «дворянская болезнь» подагра.) А крестьянин, если уж он родился в деревне, то, значит, вместе с руками-ногами снабжён заветной мечтой – всю жизнь пройти за сохой.

Даже и сегодня у любимых писателей-деревенщиков сохранилось это: крестьянин, переехавший в город, – или лентяй, эгоист, не удержавшийся в деревне, отторгнутый крестьянским миром, или – объект сожаления, сочувствия… Но это-то нормально, настоящий русский писатель должен, просто по определению обязан – жалеть крестьянина, как его, кроме Максима Горького, жалели все: Некрасов, Лев Толстой, Тургенев (помогший Александру II решиться…), Глеб Успенский, Лесков.

Жалеть крестьянина и желать ему остаться таковым.

Но правитель, политик, должен был кроме любования и жалости решиться на некоторые шаги, операции. Столыпина как раз и проклинали за то, что он запустил эдакую центрифугу, и вчерашние селяне полетели в города. А вся «вина» Столыпина лишь в том, что он не появился на 40 лет раньше. А он и не мог прийти и начать своё дело раньше, потому что… и так далее (см. все вышеописанные уравнения и временные графики).

Новый уклад не только уменьшил бы количество, но и улучшил бы качество российского крестьянства. Как и всякий механизм «естественного отбора». Он позволил бы «лишним людям» деревни, не любившим труд и жизнь на земле (назовём их Онегины в зипунах, Печорины в лаптях ) – уходить в города. Ведь именно они стали катализаторами волнений, бунтов, поджогов в деревне летом 1917 года и далее. Превратив деревню из опоры стабильности Русского государства в открытую рану. А в городе какая-то их часть становилась вполне нормальными, средними рабочими, другую часть город просто ломал, «перемалывал»: ведь тут не было «мамки»-общины. Народная поговорка «Питер – бока повытер» отражала именно эту реальность. Ну и какая-то часть, допустим, одна десятая, осталась «несгибаемыми» бандитами, запалом всех революций. Но в том и фокус (нанёсший русской государственности один из сильнейших ударов), что в деревне-то «запалом революций» они оставались – не 10 %, а все «лишние»! Плюс в городе полиция, – в целом силовой аппарат был неизмеримо мощнее. А в деревню становой пристав наезжает по большим случаям, оставляя поддержание правопорядка на саму общину, где эти «лишние люди» крестьянского звания – такие же полноправные дольщики. Поджоги усадеб, а потом «комбеды», «раскулачивания» – их работа.

И ещё одна из обязанностей города перед деревней: вбирать в себя, переварить не только количественные излишки, но и сей потенциально поджигательский элемент. И эта обязанность российского Города тоже из числа невыполненных. (О других обязанностях города перед деревней, головы перед телом было уже сказано.)

Именно так ситуация в деревне и подошла летом 1917 года к грабежам и поджогам усадеб. А письма, шедшие на фронт из таких деревень, добили и армию. Уж сколько написано про агитаторов и заговорщиков 1917 года: «кадеты, масоны, большевики, немецкие шпионы…» Победа историков: практически доказана связь немецких и шиффовских денег с взлетевшими тиражами предательских, пораженческих газет. Но главной, по-моему, была связь газетной агитации с вестями из деревень: «пока мы в окопах вшей кормим там, без нас, начали делить землю».

Далее – уже совершенно общеизвестное положение, что большевики в 1917 году смогли получить власть, пообещав Мир и Землю. Как 70 лет писали: «Первый декрет товарища Ленина “О мире и земле”… и т. д. Или вариант нынешний, с противоположной части политического спектра: «Ленин – первый обманщик, пообещал крестьянам землю…»

В интервью газете «Московский комсомолец» (октябрь 2012 г.) мне пришлось опровергать: если и обманщик, то отнюдь не первый. Вот ситуация сразу после 1905 года, когда власть и оппозиция вели хоровод вкруг крестьянства. Считалось, что крестьянство – оплот самодержавия и царь избирательными законами стремился дать им как можно большее представительство. Далее: граф Витте изумлялся в своих «Воспоминаниях»: «Крестьянство в значительном числе явилось, но оказалось… имеет одну лишь программу: дополнительный надел землёю. Правительство (отказало)… и крестьянство пошло за теми, которые сказали: “Первое дело – мы вам дадим землю да в придаток свободу”, т. е. за кадетами (Милюков, Гессен) и трудовиками»…»

Видите, и граф Витте, первый русский Председатель Совета министров, свидетельствует, что задолго до большевиков крестьянами начали манипулировать либералы.

У кадетов, конечно, и полмысли не было: где взять эту обещанную крестьянам землю, но… интрига завертелась, «думская работа закипела». Не хочу свести всё к «цинизму думцев», но и интрига кадетов Милюкова – Гессена была более длительней, и значительная часть интеллигенции искренне «верила в народ»…

Есть ещё и тема необозримых споров, связанная с тем, что и этот, столь недостаточный клин крестьянской земли долгое время был обременён неподъёмными долгами. Правительство платило помещикам примерно 80 % стоимости земли (по оценке податных чиновников). Остающиеся 20 % должен был помещику уплатить крестьянин. Закон 1861 года оставлял крестьянам решать: выкупать свою долю или нет. В 1883 году выкуп стал обязательным.

Деньги крестьяне брали в долг у деревенских ростовщиков («мироеды, кулаки») под большой процент. Позже заработавший Крестьянский Банк обеспечил займы на лучших условиях. Задолженность по выкупным платежам накладывалась на проценты по займам. Только в 1907 году, склоняясь перед неизбежным, (правительство) вообще отменило выкупные платежи и аннулировало недоимки…

«…Но ( заключительная цитата из надёжного сумматора множества оценок Ричарда Пайпса ) нанесённого ущерба было уже не поправить… Радикальные критики Положения 1861 года, утверждавшие, что землю надо было передать крестьянам без выкупа, задним числом оказались правы не только в нравственном, но и в практическом смысле… Экономическое состояние русского крестьянина ухудшилось, в 1900 г. он в целом был беднее, чем в 1800 г… Мужик, которого в конце XVIII в. иноземцы изображали весёлым и добродушным, около 1900 г. предстает в рассказах путешественников угрюмым и недружелюбным…»

А вот свидетельство НЕ иноземца: Иван Бунин, «Окаянные дни»:

Октябрь (1917) года. Пошли плакаты, митинги, призывы:

«– Граждане! Товарищи! Осуществляйте свой великий долг перед Учредительным собранием, заветной мечтой вашей, державным хозяином земли Русской! Все голосуйте за список номер третий!

Мужики, слушавшие эти призывы, говорят: