Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

— Что Лютер Калеб?

— Вы знаете некоего Лютера Калеба?

— Коли вы спрашиваете, значит, должны знать, что он много лет был моим личным шофером. Что за игры, мистер Гольдман?

— Есть свидетель, видевший, как Нола в лето перед своим исчезновением неоднократно садилась в его машину.

Он угрожающе наставил на меня палец:

— Не будите мертвых, мистер Гольдман. Лютер был человек достойный, храбрый, честный. Я никому не позволю чернить его имя, когда его нет и он не может себя защитить.

— Он умер?

— Да. Давно. Вам, конечно, скажут, что он часто бывал в Авроре, и это правда: он ухаживал за домом в те времена, когда я его сдавал. Следил, чтобы дом был в хорошем состоянии. Это был благородный человек, и я не потерплю, чтобы вы в моем присутствии оскорбляли его память. Еще какие-нибудь сопляки из Авроры будут уверять, что он был странный: да, правда, он отличался от большинства смертных. Во всех отношениях. Он был очень некрасив: лицо страшно обезображено, челюсти смыкались плохо, поэтому говорил он неразборчиво. Но сердце у него было доброе, а чувства сильные и глубокие.

— А вы не думаете, что он мог быть причастен к исчезновению Нолы?

— Нет. Категорически нет. Я думаю, что виновен Гарри Квеберт. Он, по-моему, сейчас в тюрьме…

— Я не уверен в его виновности. Потому-то я и приехал к вам.

— Ну как же, девочку нашли в его саду, а рядом с телом рукопись его книги. Книги, которую он написал для нее… Чего вам еще нужно?

— Написать книгу не значит убить, мистер Стерн.

— Похоже, ваше расследование чертовски буксует, если вам приходится являться сюда и расспрашивать о моем прошлом и об этом Лютере. Разговор окончен, мистер Гольдман.

Он позвал горничную и велел ей меня проводить.

Я покидал кабинет Стерна с неприятным ощущением, что наша встреча ничего не дала. Я жалел, что не могу предъявить ему обвинения Нэнси Хаттауэй, но мне не хватало улик. Гэхаловуд предупреждал: одних ее показаний будет недостаточно, она скажет одно, а Стерн другое. Мне нужно было конкретное доказательство. И тут мне пришло в голову, что хорошо бы слегка прогуляться по этому дому.

Оказавшись в огромном вестибюле, я спросил горничную, нельзя ли перед отъездом зайти в туалет. Она проводила меня к туалету для гостей на первом этаже и, как и требует скромность, сказала, что подождет у выхода из дома. Как только она скрылась из глаз, я кинулся по коридору осматривать то крыло здания, в котором находился. Я не знал, что именно ищу, но знал, что делать это надо быстро. Это был единственный шанс найти какое-то звено, связующее Стерна с Нолой. С бьющимся сердцем я открывал наугад какие-то двери, молясь, чтобы в комнатах никого не оказалось. Но везде было пусто; передо мной была только анфилада богато убранных гостиных. Огромные окна выходили на великолепный парк. Прислушиваясь к малейшему шуму, я продолжал обыск. Толкнул еще одну дверь и оказался в маленьком кабинете. Заскочил внутрь и стал открывать шкафы: внутри были папки, горы документов. Те, что я успел пробежать, не представляли для меня интереса. Я что-то искал — но что? Что в этом доме, тридцать лет спустя, могло вдруг попасться мне на глаза? Время поджимало: если я не вернусь через пару минут, горничная пойдет в туалет меня искать. В конце концов я попал еще в один коридор, с одной-единственной дверью. На всякий случай я открыл и ее: она вела на просторную веранду, укрытую от нескромных взглядов целыми джунглями плюща. Там стояло несколько мольбертов с неоконченными полотнами, на столе были разбросаны кисти. Мастерская художника. На стене была развешана серия картин, весьма удачных. Одна из них привлекла мое внимание: я сразу узнал висячий мост по дороге к Авроре, на берегу моря. Тогда я понял, что на всех картинах изображена Аврора. Гранд-Бич, главная улица, даже «Кларкс». Сходство было поразительное. Везде стояла подпись «Л. К.» и даты — не позднее 1975 года. И тут я заметил еще одну, бóльшую по размеру картину, висящую в углу; перед ней было расположено кресло, и только у нее имелась подсветка. Это был портрет юной женщины. Видна была только верхняя часть ее груди, но становилось ясно, что она обнажена. Я подошел поближе; лицо на портрете показалось мне знакомым. А еще через мгновение я вдруг с изумлением понял — это портрет Нолы. Это была она, вне всякого сомнения. Я сделал несколько фото на мобильный телефон и немедленно выскочил из комнаты. Горничная топталась у входа. Я вежливо попрощался с ней и поскорей унес ноги, дрожа и обливаясь потом.

Спустя полчаса после своего открытия я влетел в кабинет Гэхаловуда в Главном управлении полиции штата. Он, естественно, пришел в ярость: ведь я ездил к Стерну, не переговорив предварительно с ним.

— Вы невыносимы, писатель! Просто невыносимы!

— Я всего лишь нанес ему визит, — возразил я. — Позвонил в дверь, попросил меня принять, он меня принял. Не вижу здесь ничего дурного.

— Я же вам сказал: подождите!

— Чего подождать, сержант? Вашего высочайшего благословения? Или чтобы улики свалились с неба? Вы тут стенали, что не хотите с ним связываться, ну а я стал действовать. Вы стенаете, а я действую! И смотрите, что я у него нашел!

Я показал ему фото на телефоне.

— Картина? — презрительно протянул Гэхаловуд.

— Посмотрите хорошенько.

— О боже… Это вроде бы…

— Нола! У Элайджи Стерна висит портрет Нолы Келлерган.

Я переслал фото Гэхаловуду по электронной почте, и он их распечатал в большом формате.

— Это Нола, она самая, — подтвердил он, сравнив их с фотографиями, хранящимися в деле.

Качество изображения было неважное, но сомнений не оставалось.

— Значит, связь между Стерном и Нолой действительно существует, — сказал я. — Нэнси Хаттауэй утверждает, что Нола поддерживала отношения со Стерном, а теперь я нахожу портрет Нолы у него в мастерской. Да, я вам не все сказал: до 1976 года дом Гарри принадлежал Элайдже Стерну. Когда Нола исчезла, фактическим владельцем Гусиной бухты был Стерн. Чудные совпадения, правда? Короче, требуйте ордер и вызывайте мотоциклистов: пора произвести у Стерна обыск по всей форме и посадить его под замок.

— Ордер на обыск? Вы совсем сбрендили, бедный мой друг! На основании чего? Ваших фото? Они незаконны! Эти улики ничего не стоят: вы обшаривали дом без разрешения. Я бессилен. Чтобы приняться за Стерна, нужно что-то другое, а он тем временем, конечно, избавится от картины.

— Но ведь он не знает, что я ее видел. Я заговорил с ним о Лютере Калебе, и он стал нервничать. Что до Нолы, то он заявил, что знает ее очень смутно, а у самого висит ее портрет в полуголом виде. Не знаю, кто написал эту картину, но в мастерской висят и другие, за подписью «Л. К.». Может, Лютер Калеб?

— Не нравится мне вся эта история, писатель. Если я возьмусь за Стерна и сяду в лужу, мне конец.

— Знаю, сержант.

— Поговорите о Стерне с Гарри. Попробуйте что-нибудь выяснить. А я покопаюсь в биографии этого Лютера Калеба. Нам нужны надежные факты.

В машине, по пути из Главного управления полиции в тюрьму, я услышал по радио, что все книги Гарри почти во всех штатах изъяты из школьной программы. Это был конец: меньше чем за две недели Гарри потерял все. Отныне он запрещенный писатель, профессор без места, человек, которого ненавидит вся страна. Чем бы ни завершилось следствие и судебный процесс, его имя запятнано навсегда; теперь его творчество навеки связано с шумихой вокруг лета с Нолой, и ни один устроитель культурных торжеств, безусловно, не осмелится больше включить Гарри в программу, во избежание скандала. Это был моральный электрический стул. Хуже всего, что Гарри совершенно ясно понимал ситуацию; войдя в зал для свиданий, он первым делом спросил:

— А если меня убьют?

— Никто вас не убьет, Гарри.

— Но разве я еще не умер?

— Нет. Вы не умерли! Вы великий Гарри Квеберт! Как важно уметь падать — помните? Главное не падение, потому что падение неизбежно, главное уметь подняться. И мы поднимемся.

— Вы классный парень, Маркус. Но шоры дружбы не дают вам увидеть правду. В сущности, вопрос не в том, убил ли я Нолу, или Дебору Купер, или хоть президента Кеннеди. Вопрос в том, что у меня была связь с этой девочкой, и это непростительно. А эта книжка? Черт меня дернул написать эту книжку!

Я повторил:

— Мы поднимемся, вот увидите. Помните, как мне надавали по морде в Лоуэлле, в том сарае, где был подпольный боксерский зал? Я никогда в жизни так удачно не поднимался.

Он натужно улыбнулся и спросил:

— А вы как? Новые угрозы были?

— Скажем так, возвращаясь в Гусиную бухту, я всякий раз задаюсь вопросом, что меня там ждет.

— Разыщите того, кто это делает, Маркус. Разыщите и врежьте от души. Мне невыносима мысль, что кто-то вам угрожает.

— Не берите в голову.