Мальчишник - Владислав Николаев

Вертолет походил на хищную птицу, преследующую дичь, и жутковато было смотреть на эту дикую погоню.

Уже на холме, перед самой вершиной, лось споткнулся, упал передними ногами на колени, но тут же снова вскочил, первый раз затравленно оглянулся на врага и побежал дальше, но уже значительно медленнее и тяжелее. В следующую секунду зверь и его преследователь скрылись за холмом.

— Сволочи! Собаки! — ругался Герман. — Хотел бы я знать, кто там сидит!

— Лихая охота! — одобрительно оценил Лева.

Вскоре гул мотора смолк, оборвался. Было похоже: вертолет за холмом приземлился.

— Я сбегаю посмотрю, — предложил Вениамин.

— Подожди, — сказал Коркин. — Если к нам, то сейчас прилетят. Подберут тушу и будут здесь… Ты бы, Маша, на всякий случай собиралась.

Маша послушно ушла в палатку. Вдруг ни с того, ни с сего засуетился, забегал по лагерю, разыскивая свои вещи, Лева… «Никак и он собрался удирать», — рассеянно подумал Коркин и тотчас забыл про него, так как за холмом снова металлическим голосом заревел мотор. А через минуту над вершиной показался и вертолет. В полутора метрах над землей, будто скатываясь по склону, спланировал он на лагерь и без прицелки опустился на расчищенную площадку. Вокруг ходуном заходили-зашумели кусты, полетели с них в разные стороны оборванные листья.

Остановившись, лопасти упруго изогнулись над землей, как пальмовые вайи. И стало тихо-тихо. Успокоилась и березка.

Геологи перебежали ручей, встали перед закрытой дверцей вертолета. Из высоко поднятой над землей кабины им белозубо улыбался смуглый носатый летчик-грузин. Другой летчик выглядывал через его плечо.

Овальная дверца с треском открылась внутрь, и первое, что увидели геологи в темной пустоте кабины, была горбоносая голова лося с неловко задранными коричневыми рогами. Через эту голову шагнула нога в болотном резиновом сапоге с загнутым в три ряда голенищем, и на землю спрыгнул Степан Мордасов. Он весь еще дышал непотухшим азартом недавней охоты — рукава светлой спортивной куртки высоко закатаны, зеленая велюровая шляпа лихо сбита на затылок, на лбу блестят капельки пота, на плече и на груди лаково блестит свежая кровь.

— Ну, здорово, робинзоны! — радостно возглашает Степан и, раскинув руки для объятий, идет к Коркину, говоря на ходу: — А тебя не сразу узнаешь, похудел, оброс. Будто после болезни перевернуло. Встретил бы на улице — не узнал, за бродягу бы принял.

Коркин отстранился от объятий и резко спросил:

— Почему не прислал вертолет ни к Ялпинг-Керу, ни на Кожим?

— Бог мой, ты у меня не один, — быстро и весело ответил Степан.

— Радиограммы получал?

— Засыпал, знаю…

— Почему ни на одну не откликнулся?

— Это что, допрос?..

— Если угодно, допрос…

— Послушай, Коркин, ты забываешься… Но я все-таки готов дать тебе объяснение, только, разумеется, не здесь, не на людях. А сейчас распорядись-ка, чтобы выгружали продукты. — Степан махнул рукой на машину, из окошка которой, выставив локоть, по-прежнему смотрел на них с белозубой улыбкой летчик-грузин.

— Нет, — упрямо мотнул головой Коркин. — Мы будем разговаривать здесь. И пусть они все послушают, — кивнул он на своих людей, обступивших начальство. — Они вместе со мной замерзали под снегом, вместе со мной в течение полутора месяцев ни разу не наелись досыта и имеют право знать, во имя чего все это было.

— Ну, хорошо, — неохотно и хмуро согласился Степан. — Что тебе от меня надо?

— Почему не прислал вертолет в обусловленные сроки? Сломался? Погоды не было?

— Можешь ты наконец понять, что кроме твоей у меня еще восемь партий. И все они выполняют производственную программу. План гонят. И за этот план нам денежки дают. А ты чем занимаешься? За химерами гоняешься, за «истиной», от которой никому ни холодно, ни горячо. Разве что самому выгода, коли диссертацию сварганишь.

— Вот демагог-то! — Коркин схватил Степана за отвороты обрызганной кровью куртки и подтянул вплотную к своей груди. — Поискать еще такого. Даже не демагог, а дымогог, как говорят в народе. Один дым от тебя, а огня нет. Я-то думал, вертолет вышел из строя… Или на профилактику отправили… Или непогода. Ведь ты же слово давал! Помнишь? Наплевал на свое слово, забыл про обещание. А может, не забыл, сознательно держал нас здесь в холоде и голоде, чтобы нельзя было сыскать ненавистную тебе истину?

Широкое лицо Степана налилось кровью, он дергался, пытаясь вырваться из рук Коркина, но у него ничего не получалось. Наконец, поймав взгляд Германа, он взмолился:

— А вы чего смотрите? Уберите этого сумасшедшего!

Ни Герман, ни рабочие даже не пошевелились. Летчик из окна пилотской кабины улыбался еще лучезарней. Только Маша смилостивилась:

— Оставь его, Коля.

Коркин оттолкнул Степана и, словно диктуя, с расстановкой проговорил:

— Не бойся, бить не буду. Себе дороже. Да и руки марать не хочется. А вот то, что скажу, постарайся зарубить на носу… Сейчас вернешься в Саранпауль и сразу же подавай заявление об уходе. Или в рядовые геологи. Руководить людьми ты не можешь. Не любишь их. А только любовь к людям дает право командовать… Если добровольно не уйдешь, приеду, сниму сам. Все управление переверну, но сниму. Да еще под суд отдам… Рыба гниет с головы…

Мордасов отбежал к дверце вертолета и крикнул:

— А чистят ее с хвоста… Руки коротки меня снимать! А я вот тебя сниму. И немедленно, сейчас же! Сдай дела Герману Дичарову, а сам залазь в вертолет. Дичаров, останешься за начальника партии. Всем ясно?

— Начальником партии я не хочу быть, — усмехнулся Герман. — Хочу сразу стать начальником экспедиции. Вот приеду в Саранпауль и займу твое место. Готовься…

— Отставить шутки! — рявкнул приободрившийся у вертолета Мордасов.

— А я пока не закончу работу, из гор не выйду, — сказал Коркин.

Мордасов одной ногой встал на скобу под дверью и произнес поспокойнее:

— А продукты что не выгружаете? Может, не нужны? Тогда я их обратно увезу.

Герман влез в вертолет и через рогатую голову лося стал подавать Александру Григорьевичу и Вениамину мешки с сухарями, фанерные ящики с макаронами и консервами.

Коркин вспомнил про Леву — куда запропастился? А тот — легок на помине — переходил со стороны лагеря ручей, и за спиной у него был разбухший рюкзак, а в руках бился, повизгивая, подросший за лето Захар.

— Куда собрался? — спросил Коркин, уже догадываясь о Левиных намерениях.

— В теплые края, — осклабился Лева. — Не климат мне здесь, начальник.

— Через месяц все вернемся.

— Фьюить! — присвистнул Лева. — За месяц тут копыта откинешь. Дуба дашь. В ящик сыграешь. Зима-то не сегодня-завтра грянет.

— Что ты его уговариваешь? — крикнул из кабины Герман. — Пусть катится. Чище воздух станет.

Маша тоже сходила за рюкзаком. Коркин сказал ей подчеркнуто громко, чтобы и Мордасов слышал:

— Прилетишь в Саранпауль, сразу же позвони участковому милиционеру. Пусть немедленно бежит на аэродром и составит акт на лося… В Саранпауле не задерживайся. Нечего тебе там делать. Первым же теплоходом — домой О нас не беспокойся. Все будет хорошо. Ну, давай! — И Коркин обнял Машу за плечи.

— Что, и Маша улетает? — выпрыгнув из вертолета, удивился Герман.

— Надо ей, — подтвердил Коркин.

— Тогда, Маша, маленькое порученьице тебе. Брось в городе в почтовый ящик. — И Герман вытащил из нагрудного кармана смятый замусоленный конверт, по его виду можно было предположить, что Герман таскал письмо не меньше полутора месяцев. — А если кто будет справляться обо мне, отвечай: жив, здоров и нос в табаке!

— Ладно, — невесело улыбнулась Маша.

Груз уже весь был на земле, а Мордасов и Лева — в вертолете. Подсадили туда и Машу с рюкзаком. Кто-то закрыл изнутри дверцу.

Коркин, окликнув летчика, попросил:

— Сделайте, пожалуйста, посадку у горы Ялпинг-Кер. Там у нас образцы. Забрать надо.

— Не могу, друг, — покачал головой летчик. — Горючего в обрез, едва до Саранпауля дотянем. В другой раз заберу.

Коркин ушел из-под винта. Взревел мотор. Закрутились лопасти, догоняя друг друга. Выпрямились. С каждой секундой лопастей становилось как бы больше и больше, пока, наконец, не слились они в сплошной круг, сотканный из прозрачной голубоватой дымки. Вертолет дрогнул, оторвался от земли и, косо набирая высоту, полетел в сторону холма — будто ветром относило. В круглом иллюминаторе мелькнуло лицо, но уже нельзя было разобрать, чье оно — то ли Машино, то ли Левино. А может, Мордасов выглядывал.

Вертолет скрылся за холмом, а четверо на земле все еще молча стояли среди разбросанных мешков и ящиков. О чем они думали?

С тысячеметровой высоты, на которой летел вертолет, горы представлялись невиданно прекрасными. Деревья, кусты, мхи, камни слились на их склонах в сплошной яркий ковер; от красок пестрило в глазах — алые, багряные, желтые, зеленые, сиреневые, фиолетовые; в глубоких складках сверкали голубым и белесым осколки озер, речек и ручьев.