Экран наизнанку - Леонид Марягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Лезь сюда, - позвал он.
Ленька поднялся на полати.
- Смотри, - Кулик отодвинул доску - посыпались опилки. Из опилок он извлек что-то, завернутое в некрашеный брезент, и развернул.
В брезенте лежали густо смазанный, но все равно поблескивающий воронеными плоскостями "вальтер" и пяток патронов к нему.
Ленька не спросил, откуда это. Но Кулик без слов понял его взгляд и объяснил:
- Соседний сарай - Максима. Я хотел клетку сделать больше. Стал прибивать, а доска шатается. Я нажал - доска повернулась, а там - вот это. Будешь махаться? Ты же стрелок!
- Но машина-то Максима, а не твоя. Ты хочешь ее махать? - Ленька испытующе смотрел на Кулика.
- А Максиму десять лет дали за "Гастроном". Когда он еще появится!
- Ну, смотри! - пожал плечами Ленька.
Ленька в темной коммунальной ванной комнате, превращенной жильцами в кладовку, под светом фотоувеличителя собирал "вальтер". Собрал, взвел, нажал на курок. Удовлетворенно ухмыльнулся. Сунул "вальтер" в черный пакет, пакет - в коробку из-под фотопластинок, коробку - под доску увеличителя. И выключил свет.
Кулик стоял на крыше, победно глядя в артиллерийский бинокль: его голубка лихо вела за собой чужака.
Ленька сидел рядом с голубиным лотком и смотрел в небо, прикрыв глаза козырьком ладони.
- Кулик, иди сюда! - донеслось снизу. Кулик подошел к краю крыши.
На травке, между сараями, расположилась компания - столом служил дощатый ящик. Костя Коновалов сидел возле него на табуретке, остальные - на травке.
- Кого ты привел? - спросил Костя, расстегивая рубаху с вышивкой по воротнику и застежкой - "расписуху", как именовалась она на местном наречии.
- Это Ленька. С Крутого. Учится в первой школе, - доложил Кулик.
- Зови его сюда! - скомандовал Костя.
Ленька подошел.
- Выпьешь? - ощупывая взглядом долговязого чернявого парня, спросил Костя.
- Выпью.
Кто-то из сидевших на траве передал полный граненый стакан водки Косте, тот - Леньке.
Все замолкли в ожидании потехи.
Ленька влил в себя содержимое стакана.
- Еще! - то ли предложил, то ли скомандовал Костя.
Ленька выпил еще.
- Ну как? - поинтересовался Костя.
- Нормально, - выдавил Ленька через силу.
Присутствующие заржали.
- Закуси, - Костя протянул ему тоненькую стрелку лука.
Парень с сомнением - разве этим закусишь - повертел лук в руках.
- Кто я? Не догадываешься? - спросил хозяин компании в "расписухе". Я Костя Коновалов. Держу город. Не боишься со мной говорить?
- А что я сделал, чтобы бояться?
На траве заржали:
- Что он сделал!!! А тут и делать ничего не надо!
- Шпана, тихо! - приказал Костя. - Наливай!
И снова протянул стакан.
- Больше не могу. - Ленька икнул.
Вокруг опять заржали.
Костя выпил сам, неторопливо закусил:
- "Смерть Ивана Ильича" читал?
- Читал, - ответил Ленька без энтузиазма.
- Понравилось?
- Нет.
- Почему?
- Страшно.
Компания потешалась.
Кулик наблюдал за этой потехой, сидя на краю крыши сарая и оглаживая голубя.
Какой-то, с масленой челкой, показал пальцем на Леньку:
- Ему страшно!
Костя повернул голову - и все стихло.
- Ты приходи сюда, мы с тобой про Ивана Ильича потолкуем. Заметано?
- Заметано. - Хмель достал Леньку, и он охотно согласился, лишь бы прекратить разговор и ровненько уйти.
Фотокор, склонившись к видоискателю широкопленочного аппарата, установленного на залихватском штативе с обтянутыми кожей ножками, "организовывал" ребят в композицию:
- Ты... вот ты... голову левее и на меня. Так. Теперь ты - чуть-чуть пригнись или... поменяйся вот с ним местами - он ниже...
Ребята стояли в основном затылками к фотографу, фасом в кадр был обращен только Звонилкин, благородно поблескивая очками.
- Очки снимите, - распорядился фотограф.
Учитель поспешно выполнил указание и осведомился:
- Может быть, включить подсвет?
За его спиной красовался фанерный стенд с десятком машинописных колонок, прикрепленных кнопками, а поверху стенда - стеклянная полоска с надписью "Литературная газета". Собственно, во имя выпуска этой школьной затеи и происходила инсценировка.
- Включите, включите подсвет, - не сразу и снисходительно согласился фотокор.
Звонилкин сделал несколько шагов вдоль коридора, оказался у портрета Берия (портреты членов Политбюро висели в полном составе, Берия - был не ближним к газете, но за ним на стене располагалась розетка).
Учитель просунул руку за портрет, нащупал болтавшийся штепсель и воткнул его в отверстия розетки.
Надпись "Литературная газета" осветилась.
- А для какого издания нас снимают? - поинтересовался Витек Харламов. - Для центрального органа или для "Известий"?
Почуяв подвох в вопросе, ребята заулыбались. Вместе со всеми и Ленька, отставленный в край композиции по причине высокого роста.
- Любое издание - орган нашей партии, - пресек иронию Георгий Матвеевич и добавил: - Местная "Правда" - тоже!
Но Витек не унимался.
- Кого мы сейчас изображаем?
- Читателей.
- Выходит, мы сами это писали и сами читаем?
- Это закономерно, - парировал учитель, - любой автор читает свое произведение после публикации.
- Замерли, - скомандовал фотокор и надавил на кнопку тросика. - Еще замерли. Спасибо.
Композиция рассыпалась. Фотограф с треногой под мышкой подошел к Звонилкину:
- Как подтекстуем снимок?
- Напишите: "Литературный кружок клуба старшеклассников выпустил свою газету..." Виктор! Харламов! - вспомнив что-то, Георгий Матвеевич позвал уходившего. - Вернись!
Фотограф ретировался, а его место возле учителя занял Харламов.
- Ты сегодня очень разговорился - подежурь у газеты. В шесть часов выключишь подсвет и - свободен!
Звонилкин надел очки и с достоинством удалился, а Витек тоскливо смотрел на сияющую надпись "Литературная газета".
- Лень, у меня эти разговоры про литературу - вот здесь! - Витек Харламов, выходя из школьной двери к ожидавшему другу, провел ребром ладони по горлу.
- Тогда зачем ходишь?
Витек замялся.
- Зачем? Ну ладно, тебе скажу. Только тебе. - Он погрозил Леньке пальцем. - Из-за Фаи.
Фаей звали девушку-очкарика.
- А ты-то зачем? - в свою очередь поинтересовался Витек.
- Я... Ну, в общем, мне это для будущего института не помешает...
- Для какого?
- Тайна.
- И от меня?
- Даже от тебя.
- Ну, твое дело - можешь не говорить. - И Харламов пошел косолапя.
- Вить! - позвал вдогонку Ленька.
- Да иди ты! - отмахнулся, не поворачиваясь, обидчивый Витек.
Во дворе, на врытом в землю дощатом столе, играли в дрынку человек шесть Ленькиных ровесников явно не школьного вида. Подошедший Ленька спросил:
- Почем?
- По гривеннику, - ответил тасующий карты Сидор.
- Сдавай мне. - Ленька пошарил в кармане и положил на кон монетку.
- Да вали ты со своим гривенником, фитиль догорающий! - И сидевший под последнюю руку Котыша зашвырнул Ленькину ставку в пыль двора.
Ленька сжал зубы и ушел, не подняв монетки.
- Зря ты его погнал, - заметил Сидор, сдавая карты, - мы бы его раскрутили.
- Да чо его крутить, ему мама Сара рупь на кино дает, - пробросил Котыша, сосредоточенно "вытягивая" свои три карты.
- Что случилось? - спросила мать, красивая полнеющая брюнетка, заметив кислое выражение сыновнего лица.
- А почему что-то должно случиться? - дерзко ответил он.
- Потому что, когда ты приходишь со двора, я жду неприятностей.
- Я не со двора, а из школы, где, - он откровенно кривлялся, "постигаю премудрости литературы".
- Когда отец дома, ты так не разговариваешь!
- Посоветуй отцу сидеть дома! - И сын выскочил из комнаты.
- Та що ж вы! - запричитала бабушка. - Один казав, другой перемовчав!
- Не вмешивайтесь! - пресекла мать.
Костя Коновалов, зажав в тиски металлический стержень, орудовал крупным напильником.
- Значит, страшно... - Он обращался к Леньке, сидевшему на пороге сарая, после каждой его фразы следовало резкое скрежещущее движение инструмента, как бы ставящее точку к сказанному.
- Да нет... - неопределенно ответил Ленька. - Просто очень здорово написано приближение Ивана Ильича к смерти.
- Потому и называется "Смерть Ивана Ильича". Только Толстой писал про другое.
- Откуда ты знаешь, про что он писал? - усомнился парнишка.
Костя пресек сомнения:
- Я-то знаю. Я на строгаче всего Толстого прочитал.
- Всего?
- Десять томов.
- Про что же он писал? - За спиной Леньки светило солнце, зеленела трава, и ему уже не хотелось длить разговор, но уйти он не рискнул.
- Про то, что все - бляди! - резанул напильником Костя.
- Ну, может, и не все, - вяло возразил парнишка.
Костя разжал тиски, поднял к глазам стержень, на конце которого образовался крючок вроде вязального.
- Ты Еську-убивца хоронить ездил?
- Какого Еську?
- Сталина. Иосифа.
Так вождя при Леньке называли впервые, и он растерялся.