Кровавая гостиница - Поль Магален (Махалин)

– От Бога! Он всегда защищает несчастных и мстит за безоружных, оказавшихся во власти разбойников!

– Ну что же! Пусть он защитит тебя! — вскрикнул негодяй, вырвав занавеску из рук девушки, и вдруг отступил, преисполненный ужаса…

Во мраке алькова стояла фигура с бледным лицом и в белой одежде.

– Проклятие! Это сон! — прошептал Жозеф, протирая глаза и опускаясь на стул. — О нет! Я не сплю и не брежу. Это мальчик торговца!

Действительно, это был тот самый ребенок. Разбуженный шумом борьбы, он встал на детской постельке. Его блуждавший взор остановился на сыне Агнессы Шассар. С минуту дитя не могло оторвать неподвижных глаз от злодея, но потом его детское личико исказилось от ужаса… Увидев Денизу, упавшую в обморок, он кинулся к ней и стал поднимать ее, схватив за шею и умоляя:

– Скорей! Скорей! Спаси меня! Возьми меня на руки!

Сестра Филиппа, очнувшись благодаря этому голосу, поднялась. Мальчик продолжал взывать к девушке:

– Бежим! Я не буду кричать! Выпрыгнем в окно! Это он! — говорил ребенок, указывая на Жозефа. — Один из троих! Они убьют Антима!

– Антима? Ты сказал Антима?

– Да, Антима, моего друга, я шел с ним из Валенкура…

– Из Валенкура!..

Ребенок спрятал личико на груди Денизы. Все его тело дрожало.

– Была ночь… Небо гремело… Антим нес меня до самой гостиницы…

– Антим? Антим Жовар? Торговец?.. — спросила кружевница, задыхаясь от волнения.

– Не знаю. Он вел меня в Вогезские горы, к маменьке…

– К маменьке? А как ее имя?

– Я больше ничего не помню. Я весь промок и крепко уснул на кухне, у печки…

– А как же тебя зовут, мой милый мальчик?

– Меня зовут Жорж.

– Жорж!

Дениза приподняла дитя на руках, ее глаза ослепили горячие слезы. Растрепанная, полуодетая, обезумевшая от восторга, она повторяла:

– Жорж! Это мой Жорж! Небо вернуло мне его! Вот же они, эти шелковистые белокурые волосы, которые я целовала, когда он еще лежал в колыбели. Высокий лоб, как у его дорогого отца… Боже мой! Боже мой! Какой же ты милостивый! — приговаривала девушка, вытирая слезы.

Дениза молилась, смеялась и плакала.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! Ничего не бойся! Я — твоя мать! Тебе никто не причинит зла!

Мать покрывала поцелуями и слезами невинное существо, которое инстинктивно отвечало на ее ласки. Кружевница, упоенная счастьем, совершенно забыла о Жозефе Арну. Бандит, поначалу ошеломленный появлением мальчика, их разговором с Денизой, рыданиями и безумной радостью матери, постепенно обрел твердость. Почуяв опасность, он украдкой окинул взглядом комнату. Мы уже говорили, что на стене висела сабля и два пистолета покойного сторожа. Пистолеты были не заряжены, но тяжелые медные ручки, которыми они крепились к стене, можно было использовать как молоток.

Трактирщик подкрался к стене. Произведенный им шорох привлек внимание Денизы. Прижимая к груди свое дорогое дитя, она повернулась и, указывая бандиту на дверь, воскликнула:

– Мой сын по милости Бога снова со мной. Уходите прочь! Я вас прощаю.

– То, что вы меня прощаете, вполне возможно, — прошипел он сквозь зубы. — Но я не прощаю этому скверному выродку!..

Жозеф снял со стены пистолет и взял его в руки за дуло…

– Берегитесь! — зарычал он, побледнев от злобы.

Но в следующий миг чья-то железная хватка остановила его. Кто-то обхватил его сзади и бросил на пол, прижав к полу коленом…

– Выкинь эту игрушку, разбойник! — скомандовал чей-то голос прямо над ухом злодея.

Тот попробовал сопротивляться, но тиски, в которых он был зажат, надавили еще сильнее. Жозеф Арну забился в конвульсиях и взревел от боли. Пальцы, сжимавшие пистолет, невольно раскрылись.

– Великолепно! Поздравляю вас! — раздался другой голос.

– Это мое ремесло, гражданин, но, надо признаться, и вы не безрукий…

– Да, есть еще сила, слава Богу! Но это все не то… Вот когда я арестовал бывшего кардинала, раскрыв дел об ожерелье, вот это было да…

Потом, обращаясь к трактирщику, неизвестный господин добавил:

– Как можно, гражданин! Такие действия по отношению к даме! Наденьте кандалы на этого господина, — приказал он своему помощнику. — Если он не будет благоразумен и вздумает бежать, то мне, к сожалению, придется всадить в него пулю.

Жозеф был побежден и позволил заковать себя в кандалы, не оказывая сопротивления. Когда все закончилось, господин проговорил:

– Теперь, я полагаю, будет не лишним и представиться. Гражданка Готье, я — Паскаль Гризон, главный агент парижской полиции, а это, — прибавил он, указывая на другого господина, — мой помощник Россиньоль.

Прикинувшись эльзасским купцом и приказчиком, два полицейских, по указанию Декади, проследили за старшим Арну до самой мельницы гражданина Обри, куда он препроводил новобрачных. На обратном пути его также преследовали, но, когда бандит исчез в замке, почтенные сыщики, потеряв его след, направились в Виттель, недовольные собой. Но вдруг, проходя мимо павильона, они услышали крик.

«Вы слышали? — обратился подчиненный к начальнику. — Дело не чисто: там, кажется, драка…» — «Надо проверить, — заключил Гризон. — Окна, словно нарочно, остались открытыми. Ну, вперед! Докажем, что гимнастика придумана не для одних только воров и мошенников…»

Дениза быстро одела ребенка и завернулась в мантилью.

– Мой брат, — умоляла она, — ради самого Бога, граждане, проводите меня к брату!

– Сейчас, гражданка, — ответил Паскаль, — не угодно ли вам оказать мне честь и принять мою руку? А вы, Россиньоль, — прибавил Гризон, — будьте начеку. Если этот злодей окажет вам сопротивление, влепите ему пулю в лоб, без всякого сожаления. Одним делом для палача будет меньше.

XXXVII

Часы говорят

В тот самый час, когда в павильоне Денизы Готье разыгралась печальная драма, свидетелями которой мы стали, на мельнице происходила другая сцена, не менее грустная. Флоранс сидела на коленях у Филиппа. Свое кроткое личико, пылавшее стыдливым румянцем, она прятала на сильном плече офицера. Девушка вдруг повернулась, и при этом движении что-то блеснуло на ее тонкой шейке, прикрытой роскошными локонами белокурых волос.

– Что это такое? — спросил поручик.

– Это подарок моего старшего брата, — спокойно ответила Флоранс. — Цепочка, а на ней медальон или часы, право, не знаю… Хотите взглянуть?

Флоранс сняла цепочку и подала ее мужу. Тот сначала рассматривал вещь с обычным любопытством, но потом вдруг побледнел, и на лице его обозначилось страшное изумление. Он резко поднялся со стула, отстранив Флоранс.

В углу, на столе, горела красивая лампа. Бросившись к столу, поручик поднес к свету часы и стал переворачивать их то так, то эдак. Он долго смотрел на них суровым пронзительным взглядом и наконец вскрикнул:

– Нет, черт возьми, я не ошибся! Это те самые, которые в Шарме он вынимал из кармана! Те самые, на которые он смотрел в минуту отъезда! И это оказалось у моей жены!..

Ноги его задрожали, и, тяжело опускаясь на стул, поручик сорвал с себя галстук. Флоранс кинулась к мужу:

– Филипп, мой милый Филипп, что с вами такое?

– Воды! — прохрипел офицер. — Воды, ради бога! Я задыхаюсь!

Флоранс бросилась к двери, но тут поручик, сделав над собой усилие, выпрямился и приказал:

– Нет, ни зовите! Останьтесь! Подойдите ко мне!

Девушка приблизилась к нему с трепетом, и он указал ей на часы, которые лежали под лампой.

– Кто дал вам эту вещицу? Отвечайте и не пытайтесь меня обмануть…

– Я уже сказала вам, эту вещицу я получила от брата.

– А! — воскликнул офицер. — Вы получили от брата часы, которые принадлежали маркизу дез Армуазу?

– Боже!

– Маркизу дез Армуазу, которого умертвили…

– Господи милостивый! Пощадите! Сжальтесь! Простите! — умоляла Флоранс сдавленным голосом, падая на колени. — Не я их украла! Не я убивала!

Взгляд Филиппа стал острым, как сталь наточенной сабли, а речь — сухой и отрывистой:

– Не вы? Так кто же в таком случае? Если это не вы, то вам наверняка известны убийцы и воры, раз вы унаследовали это добро! И вы назовете мне их, если не хотите, чтобы я посчитал вас соучастницей этого чудовищного преступления.

– Боже! — шептала несчастная девушка. — О боже мой! Неужели настала минута ужасного искупления! Но нет, это все вздор! Это сон!

Бывают же такие тяжелые сновидения, в которых плачут, страдают, борются, бегут, хотят закричать, но потом пробуждаются. Однако вместо пробуждения вновь прозвучало жесткое требование Филиппа:

– Говорите! Надо, чтобы истина открылась, чтобы правосудие могло покарать мерзавцев…