Лев Ландау - Майя Бессараб

Свою молодость Ландау провел в борьбе за становление нового. Он боролся методом шумных споров, методом “отлучения от церкви”, методом тотального презрения к старому, к отжившему, к неправильному. Так проведенная молодость оставила след на долгие годы. И теперь, создавая новую теорию сверхтекучести, за которую ему впоследствии была присуждена Нобелевская премия, он продолжал оставаться непримиримым и резким. Огромное число людей, особенно экспериментаторов, его побаивались. Даже товарищи по работе подолгу не решались спросить его о чем-нибудь.

Обычно “наукообразный” (так назывались молодые научные работники), желавший поинтересоваться мнением Ландау, долго стоял за дверями лаборатории и прислушивался к разговорам, которые Дау вел со своими сотрудниками, разгуливая по длинному коридору Капичника. Удостоверившись, что Дау находится в хорошем настроении, жаждущий приобщиться выскакивал из-за дверей и скороговоркой выпаливал свой вопрос:

— Дау, я хотел спросить вас…

— Чушь! — кричал Ландау, не дослушав вопроса, и жаждущий немедленно скрывался за дверью.

Конечно, репертуар его выкриков был богаче: “Ахинея!”, “Галиматья!”, “Ерунда!”, “Глупости!”, “Позор говорить такие вещи!” необычайно разнообразили слышимую реакцию Дау на задаваемые ему вопросы.

Нехорошо ругать товарищей только за то, что они задали вопрос в неудачной форме. Но я считаю, что в этом были повинны обе стороны. Во-первых, по крайней мере, неполитично выскакивать из засады хоть с дурацкими, хоть с умными вопросами на человека, который вздрагивал при этом от неожиданности и, пугаясь, терял ход своей мысли. Во-вторых, нельзя так панически бояться прослыть недостаточно умным человеком и при первом же несогласии, хотя бы и выраженном в такой шокирующей манере, прятаться за ту же дверь, из-за которой ты только что выскочил.

Может быть, это неправильно, но я всегда оставлял за человеком (в том числе и за собой) право ошибаться. Поэтому я не выскакивал на Дау из-за дверей и, выслушав крик “Ахинея!”, не убегал, а требовал доказательств того, что мой вопрос и в самом деле ахинея. Между прочим, довольно часто выяснялось, что мой вопрос не так уж и глуп и вполне достоин ответа из уст самого Ландау.

Иногда я говорил:

— Дау, почему вы так нетерпимы к чужим недостаткам и готовы сожрать живьем человека только за то, что он задал вам вопрос в не совсем продуманной форме?

— Что вы, Элевтерчик, — говорил Дау. — Я никогда и никого не обижаю, и я никогда никого не сожрал, я вовсе не язычник, наоборот, я полон христианского смирения. Но я выполняю свой долг и просто защищаю науку от нападок на нее со стороны этого…

Тут я его перебивал, чтобы не услышать слов, обидных для моих товарищей, ибо я предполагал, что одно из таких слов вот-вот должно было сорваться с его уст.

— Может быть, вы и не язычник, — говорил я, переводя разговор на его любимую тему, — но уж наверняка вы, как минимум, магометанин, потому что ваша теория по вопросу о взаимоотношениях с женщинами полностью разоблачает вас.

— Я не отрицаю, — возражал мне Дау, — что я красивист. Но это еще не значит, что я магометанин. Зато вы типичный душист, и я вас за это презираю! Фу! Как можно быть душистом? Послушайте, — кричал он проходившим мимо, — у нас объявился новый душист, это Элевтер, который больше всего ценит в женщине душу, вместо того чтобы любить ее за красоту! А еще грузин! А еще усы носит! Как вам только не стыдно быть душистом?! — восклицал он театрализованным голосом.

Разговаривать на подобные темы он мог подолгу, притом был крупным теоретиком в этой области. Он подсчитал “модуль” города для многих городов. “Модуль”, по Ландау, — это отношение числа красивых женщин к общему числу женщин минус красивые. На вопрос, правда ли, что он записывает адреса и телефоны знакомых женщин не в алфавитном порядке, а в порядке убывающей красоты, он только хохотал, не отрицая обвинения…

Создавая себе репутацию человека не храброго, он в действительности постоянно совершал смелые поступки. Да и вся его борьба за свои научные идеи — разве это не смелость? По существу, Ландау всегда был очень добрым, многим своим друзьям оказывал материальную помощь. И, несмотря на все свои наскоки на людей и на воинственные выкрики, он никому не делал и не желал зла. Но, внушив себе, что тот или иной человек является плохим физиком, Ландау сохранял это представление (частично неправильное) на многие годы…»

Глава десятая. Волшебная сила поэзии

Человеку, любящему поэзию, она освещает и украшает жизнь. Мне лично без любых стихов, которые я бы мог все время повторять про себя, стало бы как-то не по себе.

Где бы ни был Дау, там звучали стихи. Он читал Гумилева, Лермонтова, Жуковского, Киплинга. Любил старинные баллады. Киплинга читал только по-английски. Любил переведенную Маршаком старинную английскую балладу, начинавшуюся словами:

Королева Британии тяжко больна,Дни и ночи ее сочтены,И позвать исповедников просит онаИз родной, из французской страны.Но пока из Парижа попов привезешь,Королеве настанет конец…

Дау очень трогательно относился к поэтам, которых считал незаслуженно забытыми. В первую очередь это Огарев:

Кругом осталось все, как было,Все так же пошло, так же гнило,Все так же канцелярский ходВертел уродливой машиныСамодержавные пружины,Карал за мысль, душил народ.

В исполнении Ландау это звучало очень современно.

Из советских поэтов он больше других любил Константина Симонова и о себе говорил: «Я старый симонист».

Что же касается английских поэтов, то первое место среди них принадлежало Байрону. Но чаще всего Дау читал стихотворение Киплинга «Если».

Лев Давидович очень сожалел, что это стихотворение, быть может, самое мужественное в английской поэзии, до сих пор не имеет равноценного русского перевода.

Дау знал множество загадок, эпиграмм и очень любил повторять их. Увидев усача, он начинал закручивать несуществующие усы, декламируя соответствующие стишки, а потом допытывался, нравятся ли усы девушкам.

Однажды Лев Давидович составил список стихов, которые он помнил наизусть. Он написал его на листе из школьной тетрадки в клеточку. Причем писал не через клетку, как обычно, а в каждой строчке крошечными, неровными буквами: