Лев Ландау - Майя Бессараб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У них были совершенно непохожие характеры, у Дау и у Коры. Настолько он был общителен, настолько она замкнута. И знакомых, которые бы приходили к ней в гости, в Москве было мало. Если же ее навещала какая-нибудь старая подруга, Дау охотно присоединялся к их разговору.
Мне особенно запомнился жаркий июльский день, когда мы отправились на дачу и Дау всю дорогу декламировал в машине стихи. В тот раз я впервые услышала от него о том, что самой ценной своей теорией он считает теорию жизни. У него было мечтательное настроение. Неожиданно он сказал:
— В мире нет ничего прекраснее и возвышеннее любви.
— А наука?
— Они равны.
— А для тебя что имеет большее значение?
— Одинаковое значение. — И грустно добавил: — Я создал несколько неплохих физических теорий, но как жаль, что не могу опубликовать свою самую лучшую теорию — как надо жить.
Эта теория проста.
Надо активно стремиться к счастью, любить жизнь и всегда наслаждаться ею.
Однажды Ландау навестил старенький гимназический учитель. Лев Давидович с любовью смотрел на высокого старика со строгой белой бородкой. Учитель на радостях прослезился. Дау не знал, куда усадить гостя, он весь расплылся в улыбке, когда учитель, немного успокоившись, сказал:
— Лев, только теперь я могу честно сознаться, как я боялся тебя, то есть вас… — Ландау сделал рукой протестующий знак, — тебя спрашивать. Ведь я иногда не мог понять, как, каким способом ты решаешь задачи. Вот ученик был так ученик…
В Институте физических проблем стало известно, что жена инженера Игоря Борисовича Данилова Алиса Ивановна тяжело заболела и попала в больницу. Дау понимал, что денег Игорь Борисович у него не возьмет. Тогда он послал ему по почте крупную сумму от имени Гаруна аль-Рашида.
Данилов ничего не мог понять. Кто прислал ему деньги? За что? Он обратился к заместителю директора института Ольге Алексеевне Стецкой. Та пришла в ужас:
— Немедленно отошлите деньги обратно! Ни в коем случае не берите их! Из этого неизвестно что может выйти!
Бог знает, чем бы все закончилось, если бы Дау случайно не встретил Бора Фрадкова, приятеля Данилова.
— Кстати, Бор, вы не знаете, получил Игорь деньги?
— Какие деньги?
— От Гаруна аль-Рашида.
Фрадков расхохотался и рассказал Льву Давидовичу, в какой панике была Стецкая, когда узнала о денежном переводе.
— Но ведь это такой известный персонаж, — удивился Дау. — Неужели есть люди, которые не читали «Тысячи и одной ночи»?
— Тут было не до сказок, — сквозь смех проговорил Фрадков. Алиса Ивановна Данилова, вспоминая события сорокалетней
давности, говорит:
— Вы не представляете, как это было неожиданно и как мы с Игорем были счастливы! Это одно из самых приятных событий в моей жизни. Как волшебная сказка.
Когда сын Ландау Гарик закончил восьмой класс, десятилетки заменили одиннадцатилетками. Для этого программу девятого и десятого классов растянули на три года. В вечерних школах рабочей молодежи программа оставалась прежней, и многие восьмиклассники, чтобы не терять год, поступили на работу и перешли в вечернюю школу.
Надо было решать, учиться ли Гарику в дневной школе еще три года или идти в вечернюю. Дау решил, что год терять неразумно, мальчику четырнадцать лет, и лучше работать в лаборатории и учиться, чем бездельничать.
Отец спросил у сына, не трудно ли ему будет.
— Нет, не трудно.
В дальнейшем если и возникали трудности, то совсем иного порядка. Так, Гарик неохотно уходил из лаборатории. Он оказался толковым лаборантом, быстро понял, в чем его обязанности. Единственное, что было ему неприятно, это укороченный рабочий день. Но надо было ехать в школу, и он уходил из лаборатории в положенное время.
Работал он хорошо, держался скромно, допоздна читал, по праздникам и в выходные дни отсыпался за всю неделю и практически не доставлял родителям особых забот и ограничений.
Дома он мог починить и телефон, и телевизор, приводя в изумление мать и бабушку. Он мог собрать и разобрать любой прибор, в отличие от Дау, который даже боялся к приборам прикоснуться.
— Гарик будет экспериментатором, — постоянно твердила Кора. И она не ошиблась.
Как не похож был Ландау сороковых — пятидесятых годов на того болезненно застенчивого юношу, каким он был в студенческие времена! В отроческие годы мать задела его самолюбие, высказав опасение, что из него ничего не выйдет — ленив, не умеет работать. Надо ли еще раз повторять, что к тому же хилый, как он сам говорил, «едва пригодный к жизни», он сделал себя сильной личностью. Это победа, которую философы древности считали самой трудной, — победа над самим собой.
Люди, которые знали Дау с молодых лет, замечали происходившие в нем перемены. Но те, кто видел его в пятнадцать-шестнадцать лет, а потом долго не встречал, с трудом узнавали. Пред ними был совершенно другой человек, даже отдаленно не напоминающий нескладного подростка, приехавшего в Ленинград из Баку в 1924 году…
В своих воспоминаниях друг Ландау Элевтер Андроникашвили пишет, что ему представляется Дау, окруженный группой молодых блестящих теоретиков, ведших вместе с ним борьбу за новый подход к преподаванию теоретической физики, борьбу, в которой он принимал такое темпераментное участие.
«Молодая профессура вкладывала много страсти в ниспровержение установившихся норм преподавания физических дисциплин. Но и сторонники старого метода не сдавались. Поэтому некоторые дисциплины, как, например, аналитическая механика, нам, подопытным кроликам, читали дважды, с двух точек зрения, и, кажется, параллельно. Победа новых взглядов была обеспечена постепенно, по мере выхода полного “Курса теоретической физики” Ландау и Лифшица. На протяжении десятилетия появлялись том за томом: “Механика”, “Статистическая физика”, “Механика сплошных сред”, “Электродинамика”, “Квантовая механика”, “Теория поля”, — и они сыграли замечательную роль в истории развития нашей науки. В следующие десятилетия эти книги выходили вторым и третьим изданиями, потом в Англии, в США, в Китае, в других странах. В 1962 году этот труд, по которому училось несколько поколений физиков, был удостоен Ленинской премии. Еще будучи студентом, я оказался у устных истоков этой замечательной научной концепции.
Свою молодость Ландау провел в борьбе за становление нового. Он боролся методом шумных споров, методом “отлучения от церкви”, методом тотального презрения к старому, к отжившему, к неправильному. Так проведенная молодость оставила след на долгие годы. И теперь, создавая новую теорию сверхтекучести, за которую ему впоследствии была присуждена Нобелевская премия, он продолжал оставаться непримиримым и резким. Огромное число людей, особенно экспериментаторов, его побаивались. Даже товарищи по работе подолгу не решались спросить его о чем-нибудь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});