У бирешей - Хоффер Клаус

Один из моих одноклассников использовал стечение обстоятельств, лениво поднял руку и спросил учителя: он что, тоже занимается изгнанием злых духов или, может быть, сам принадлежит к их числу, если ему приходится носить на руке такой вот бубенчик? Учитель на мгновение утратил дар речи, он стоял столбом и выглядел так, будто вот-вот задохнется; наконец он заговорил опять и, словно в ответ на насмешку ученика, сообщил нам своим высоким, тихим, но очень проникновенным голосом, что в те времена в нашей стране существовал закон, по которому посторонний, вступивший под чей-либо кров и не известивший шумом о своем приходе, безнаказанно мог быть убит без предупреждения ударом топора или дубины. Эти слова он произнес настолько резким, умеренным тоном, что ученик, который над ним насмешничал, побледнел и тут же попросил прощения.

Я подумал о колокольчике над дверью Литфаса. «У Литфаса, — подумал я, — только одна рука. Защитить себя он не сможет».

«Это было в среду, — продолжил он свой рассказ, как будто для того, чтобы помешать мне додумать мысль до конца. — Договорились так, что мы, мужчины, поедем в Варбалог на кирмес, а женщины — кроме Анны с нами тогда была и ваша госпожа тетушка — останутся с Ослипом в трактире и будут нас дожидаться. Ослип не смог с нами поехать, — заметил Литфас слегка извиняющимся тоном, — он уже тогда еле на ногах держался без посторонней помощи. Не знаю, говорила ли она вам, — опять перебил он сам себя, — возможно, мне не следовало бы вам ничего рассказывать, потому что, в сущности, эта история ни меня, ни вас не касается». Он посмотрел на меня: «Мы, все остальные, тогда еще знать не знали, что Ослип был обречен, — продолжал он, — а ваша тетушка уже сделала его своим любовником! Ваша тетушка — весьма примечательная женщина». Он подумал, договаривать ли ему до конца, но все-таки решился: «Она любит больных! — произнес он хрипло. — Анна и Лина — совсем как сестры, и Лина залюбила маленького Ослипа до смерти!» — он неуверенно, искоса посмотрел на меня.

«Все это — старые истории, — добавил он и сделал рукою такой жест, будто отбрасывал что-то, будто хотел сделать сказанное несказанным. — Всякий их знает, всякий о них говорит, только, возможно, лучше всего было бы забыть их и похоронить окончательно. Поступок и тот образ, какой обретает поступок, — повторил он опять. — Здесь у нас каждый все знает о других; некоторое пространство для произвольных действий, конечно, остается, и само по себе оно не так уж мало, однако все эти возможные произвольные действия очевидны для всех, а значит, что на самом деле свободного пространства практически не существует. Все, что может произойти и происходит на деле, всякое действие, всякий проступок — лишь повторение того, что было всегда. “Прошлое, — учат наши Книги, — это та материя, из которой созидается время, и всякий уходящий миг незамедлительно возвращается в материю прошлого”. В другом месте говорится: “Невиновны вы всего лишь потому, что вам ничего не ведомо о нашей вине. Однако именно то, что вы ничего не знаете о нашей вине, как раз и делает вас виновными”. Ну, да не важно, — презрительно заметил он. — Мы вообще не имеем значения. Иные утверждают, что будущее лежит у нас за спиною. Возможно, это преувеличение, и вполне достаточно было бы сказать, что будущее просто не лежит у нас на дороге. Посмотрите-ка!» — он выдвинул ящик стола под прилавком и достал оттуда несколько вещиц: ножницы для ногтей, маленькую плоскую эмалированную баночку с отвинчивающейся крышкой и катушку ниток, в которую была воткнута иголка. Похоже, того, что он искал, среди этих предметов не оказалось. «А тут что такое?» — сказал он, сунув катушку и ножницы назад в ящик и встряхивая коробочку над самым своим ухом. Звук был тихий, будто что-то пересыпалось с легким скрипом. «Булавки?» — и он положил коробочку обратно в ящик.

«У вас случайно не будет сигареты?» — спросил он, взглянув на меня.

Я отвечал отрицательно.

«Ну ничего».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И он вернулся к своему рассказу.

«Дело, значит, было в Тадтене. Мы были на кирмесе в Варбалоге-Сердахее. “Сердахей”28 означает “рынок по средам”, — пояснил однорукий. — Рыночный день и кирмес совпали». Очевидно, все еще в поисках сигарет он опять нагнулся, далеко вытащил ящик наружу и буквально нырнул в него головой. «Рак хотел купить пилу, но не нашел подходящей, — казалось, он беседует с ящиком. — Вороватый играл на постоялом дворе в карты и просадил все свои деньги. Еврей приволок лестницу, которую выиграл у брата своего отца, соревнуясь с ним в забивании гвоздей, — он задвинул ящик. — Кроме них присутствовали также Инга, Надь-Ваг и Де Селби. Считая меня, семь человек — небольшая компания, в которой каждый друг друга видит», — его слова звучали так, будто он давал показания для протокола.

«Сразу после того, как мы оставили телегу перед “Аз Элейен” (это первый постоялый двор на окраине Варбалога, а название его переводится “в начале”), то есть сразу как мы туда приехали, наша компания разделилась. Каждый отправился по своим делам; только Де Селби да я остались вместе. Служка нуждается в присмотре! — сказал однорукий и опять бросил на меня взгляд сбоку. — Он у нас — настоящая драгоценность! Ну, да не важно. Мы недолго потолкались на рыночной площади и огляделись. Ничего интересного не происходило, все одно и то же, так что я, пожалуй, сразу бы вернулся назад, но толстяк не хотел уходить — он ведь совсем как ребенок: не может досыта наглядеться, особенно если место ему уже знакомое. Так что мы там еще задержались. Он попивал лимонад, а я от скуки дал погадать себе по руке. Гадала цыганка, а потому я и половины не понял из всего, что она говорила, а то, что разобрал, не было для меня новостью. Стоп! — вновь прервал он сам себя. — Во всяком случае, мы раньше остальных вернулись к условленному месту встречи у придорожной канавы перед постоялым двором и стали дожидаться. Де Селби отчего-то вел себя беспокойно, возможно, что-то предчувствовал. Он то и дело, как ненормальный, принимался прыгать в траве и нетерпеливо хлопать в ладоши, и все оттого, что другие всё не шли и не шли. Наконец они вернулись. Каждый рассказывал маленькую историю своих похождений и показывал вещи, которыми он разжился, между тем как Де Селби все настойчивее уговаривал нас поскорее ехать назад. Наконец мы привели волов, оставленных на постоялом дворе. Они стояли там так, как мы их оставили, — будто вросли в землю. Соответственно скорым был и наш обратный путь!

Каждый заботливо уложил свое имущество в телегу или привязал снаружи к ее бортам. Все мы были охвачены таким волнением, будто отправлялись в кругосветное путешествие, и выглядели совсем растерявшимися — как люди, забывшие дома самое необходимое. Каждый считал, что он собственнолично должен проверить колеса, оглобли, упряжь, прочно ли закреплен багаж. Причем солнце палило жарче, чем если бы светило сквозь увеличительное стекло. Непонятный разлад возник между тем, что делал каждый из нас, и тем, что делали остальные. Всякое движение руки шло вразрез с тем, что только что сделал попутчик, во всяком слове звучали отпор и раздражение; казалось, во все, что мы делали, вплетались тугие узлы. Ясно было только одно: мы все хотели оттуда уехать как можно быстрее. Но быстро не получалось. За столько времени мы успели бы проделать обратный путь даже на карачках!» — Литфас тяжело вздохнул.

«Наконец мы, чуть живые от усталости, повалились в телегу, — продолжал он. — Еврей обеими руками держался за край, чтобы не выпасть. Штиц лежал, прислонившись спиной к задней стенке, совсем как мертвец. Инга, едва залез в телегу и устроился, принялся насвистывать себе под нос одну и ту же мелодию. Все это было от страха. Волы дважды останавливались и начинали реветь, Надь-Ваг, сидевший впереди за кучера, без разбору лупил по их спинам, одурев от бессилия, потому что они не хотели трогаться с места. Никто не говорил ни слова. На этой жаре можно было услышать, как покряхтывает земля», — однорукий поднял глаза. Он смотрел мимо меня. «Случилось что-то недоброе», — сказал он. В тишине комнаты эта фраза звучала как потерянная, случайно проникшая сюда из какого-то другого, соседнего помещения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})