Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Володька шел, ускоряя шаг, словно куда–то торопясь, но ему некуда было торопиться. Теперь, когда он знал, что не сделал Ирочке ничего плохого, тоска по ней овладела им с такой силой, что он ни о чем не думал и ничего не видел вокруг. Когда–то Ирочка сказала ему, что жить только для любви просто глупо. Сейчас он повторял про себя эти слова, он хотел ухватиться за них как за соломинку. Ирочка была, конечно, права, он понимал это, но почему ее слова, которые так поразили его тогда, теперь казались ему неубедительными и сухими? Только для любви, не только для любви — так можно рассуждать, когда не любишь. Что дорого, то дорого, что тяжко, то тяжко.

Когда же это случилось, когда он ее потерял?

Конечно, не вчера, а гораздо раньше. Как же это он не заметил? Значит, по–настоящему не дорожил ею. Но все–таки что же было? Ничего такого, что запомнилось бы. Они никогда не ссорились. То, что он дал Деме затрещину? Но могло ли это повлиять на их отношения? Поклонник с «Москвичом» нисколько его сейчас не волновал. Он хотел взять вину на себя, но не мог найти никакой вины.

Почему он так одинок? Никого у него нет на целом свете.

Он вспомнил об отце. Есть же у него отец! Разве к нему поехать? Пожалуй, испугается, что приехал денег просить. Иван Егорович! Вот кто у него есть! Володька решил махнуть к нему на дачу.

День был веселый, чуть ветреный, по густому синему небу плыли молочно–белые облака.

В пустом вагоне электрички Володька засыпал, просыпался и опять засыпал. Выйдя из вагона, он с радостным волнением узнал березку, под которой Иван Егорович когда–то встречал его с Ирочкой, увидел сосновый лес за игрушечными домиками дачного поселка. За лесом текла река и было то место, где Ирочка и он купались когда–то. Даже сосчитать нельзя, как это было теперь далеко.

Иван Егорович, увидев Володьку, нисколько не удивился. Он как будто даже ждал его.

— А-а, прибыл! Давно пора.

Володька насторожился. Он надеялся, что Иван Егорович скажет, почему давно пора, но тот не сказал.

— Садись, рассказывай.

В дачке было удивительно чисто. Цветы из папиросной бумаги, которых не любила Ирочка — Володька знал это, — были здесь как нельзя более к месту. А пучки настоящих сухих цветов и трав, развешанные по бревенчатым стенам, создавали впечатление, будто здесь живет симпатичный сказочный колдун.

— Это для чего? — кивнул Володька на сухие пучки.

— Лекарства учусь варить. Скоро тыщи загребать стану. Автомобиль куплю.

— Нет, в самом деле?

— В самом деле. Вон гвоздика, видишь? С другими травами, с мятой, например, лечит язву желудка. Только проверить не на ком. Может, заболеешь язвой желудка?

— Еще чего скажете!

— А ведь заболеешь. Ей–богу, заболеешь! Алкоголя много потребляешь. Я тебя знаю! Ведь часто пьешь?

— Бывает, — нехотя ответил Володька, вспоминая о том, что было в субботу.

— До потери сознания?

— Вроде.

— Старайся! Насчет язвы не знаю, а пятнадцать суток заработаешь. Крайне необходимо для биографии.

Старик сразу брал быка за рога. Может быть, это и лучше?

— Биография, биография! — с болью повторил Володька. — Что оно такое, эта биография?

— Жизнь, тобою прожитая, и твое понятие о ней.

— А если понимать нечего?

— Тогда, значит, жил как истукан.

Иван Егорович отлично понимал, что между его племянницей и Володькой что–то произошло. Он еще в тот вечер у Крохиных видел, что пустой малый в голубом костюме произвел впечатление на Ирочку. Иван Егорович был всецело на стороне Володьки. О событиях, которые случились в субботу, он, конечно, не знал. Но было ясно, что сегодняшнее появление Володьки как–то связано с «голубым».

— Я не истукан, а биография не получается.

— А какую тебе необходимо иметь биографию?

— Какую… Не знаю…

— Я пришел в магазин и не знаю, что мне надо купить. Постою, постою и уйду с пустыми руками. Из жизни тоже можно уйти с пустыми руками.

— Кажется, я тоже…

— Что — тоже?

— С пустыми руками.

Ивану Егоровичу было жаль Володьку и хотелось ему помочь. Но как это сделать? Ведь для Ивана Егоровича сфера любви всегда была лишь сферой печатного слова.

— Какую ты имеешь философию? — сердито спросил Иван Егорович.

— Никакой, — уныло ответил Володька.

— А что есть философия, знаешь?

— Не знаю.

— Так знай! — приказал Иван Егорович. — Философия есть твое рассуждение о жизни. А без рассуждений живут одни коровы. Чуешь, что говорю?

— Чую.

— Какое же ты имеешь рассуждение? Я ведь тебя знаю. Побольше взять, поменьше дать. Поменьше поработать, побольше выписать.

— Все мы такие.

— Все?

— Все!

— И я такой? — спросил Иван Егорович.

— Разве что…

— Значит, уже не все. Эх ты, истукан! Я в тебе сына хочу видеть, а ты чужой.

— Не чужой я! — вскинулся Володька. — Не говорите!

— Сиди уж, — махнул рукой Иван Егорович.

Володька думал о том, как мудро он поступил, поехав сегодня не к отцу, а к этому человеку, которого он уже давно не считал чужим. В порыве безграничного доверия к Ивану Егоровичу, в порыве искренней любви к нему Володька горячо заговорил:

— Я не чужой, но меня надо бить по мозгам, это точно. Вот вы скажите мне толком, каким человеком надо быть. Я буду.

Иван Егорович ответил коротко:

— Общественным.

Володьку это разочаровало. Очевидно, ему придется нести общественные нагрузки, а он этого терпеть не мог.

— Не нравится? — усмехнулся Иван Егорович.

— В кружки ходить… — уныло протянул Володька.

Иван Егорович хлопнул его по плечу.

— Да пойми ты, тетеря! Разве тут в кружках дело? Ты пойми, что значит быть общественным человеком. Сие значит, что всюду — на земле, на небе, у черта на рогах — ты представляешь свое общество. Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, ты везде стоишь за свое общество. Ты его сын, его душа, его жизнь. И тебе самому общество может доверить не только огромные ценности и великие тайны, но и свою жизнь и смерть. Вот каким человеком ты должен быть! И будешь!

— Правда, верите? — смущенно и гордо спросил Володька.

— Верю.

— А почему верите? — спросил Володька, и голос его вдруг задрожал. — Я ведь скотина порядочная.

Иван Егорович верил в Володьку, он хотел видеть в нем своего сына и действительно видел его. С некоторых пор он всегда представлял Ирочку и Володьку вместе. В какой момент Володька превратился для него из чужого в своего, близкого, Иван Егорович сказать не мог. Но то, что он стал для него своим, было несомненно. Иван Егорович не представлял себе Володьку без Ирочки и одинаково горячо желал счастья им обоим.

— Настоящая скотина, — весело сказал Иван Егорович, — никогда о себе так не думает и такой себя не считает. Но меняться надо. Чтобы никакой бригадир над тобой никогда власти не имел.

Володька прикусил язык.

— И чтобы с выпивкой покончить. А то, друг мой ситцевый, наша Ирина, знаешь она какая! Посмотрит–посмотрит — да и фью! Поминай, как звали! А ты ведь к ней всерьез…

До сих пор разговор их все время вращался вокруг Ирочки, но никто о ней не вспомнил. Наконец подспудное течение разговора вырвалось на поверхность. Теперь им либо следовало прямо говорить о том, что их волновало, либо прекратить разговор.

— Я меняюсь! — чуть ли не в отчаянии закричал Володька. — И выпивку бросаю! Верите?

— Нет, — обернулся к нему Иван Егорович, и лицо у него стало хмурое, — не верю. Воли в тебе не знаю.

— Я волевой.

— Теперь все так говорят. Модно. А волевой… Мы с тобой, брат, очень слабо знаем, что это такое.

Оттого, что Иван Егорович ему не верил, на душе у Володьки вновь сделалось тоскливо. Он понуро вышел на маленькую террасу, на которой еще так недавно пировал вместе с Ирочкой.

Теперь на террасе стоял пустой, не покрытый скатертью стол.

Иван Егорович вышел вслед за ним и, увидев кого–то, широко заулыбался. Калитку открывала высокая молодая женщина в сером шелковом платье и с китайским зонтиком. Она показалась Володьке очень красивой, и он запомнил ее навеки. Но ему не понравилось, что женщина не ответила на улыбку Ивана Егоровича, резко открыла калитку и быстро прошла к террасе.

Когда она подошла поближе, Володька увидел, что в ее больших серых глазах застыл детский испуг.

— У вас дома несчастье. Кассирша на станции просила сказать вам… Ей позвонили из почтового отделения… Просили как–нибудь передать вам…

— Что передать? — прервал ее Иван Егорович. — Что случилось?

— Ирочка при смерти.

Иван Егорович как стоял, так и пошел мимо нее, ничего не различая вокруг.

Володька секунду стоял неподвижно, словно жизнь в нем выключилась, затем побежал.