Первый выстрел - Георгий Тушкан

Вот и пойми, почему говорят «страшный пленный». Этот совсем не страшный и даже какой-то домашний. В форме врага, а говорит по-украински. Солдат, а не хочет воевать! Сам сдался в плен.

— Що ты за людына? — спросил здоровенный конюх, хотевший урезонить Отто Пупа.

Вацлав Гиляк рассказал о том, что у себя на родине он был столяром и еще плел из лозы корзины, кресла, кушетки и продавал. Враждебное настроение толпы сменилось любопытством.

6

За обедом Юра рассказал о случившемся отцу. Тот вызвал Вацлава к себе, расспросил о русинах, о Карпатах и поручил ему для пробы сплести из лозы какую-нибудь вещь.

— А лоза? — спросил пленный. — Не всякая лоза годна.

Юра вызвался показать все заросли лозы у реки. Мама не хотела пускать Юру одного с военнопленным и еле согласилась, когда третьим, прихрамывая, пошел конюх.

Юра показывал дорогу, временами оглядываясь на Вацлава. Силач конюх замыкал шествие. Вацлав иногда улыбался, порой испуганно оглядывался. Он часто клал руку на голову Юры, гладил его и шептал одно и то же имя:

— Гнатик! Хлопче мий!..

Юре не нравилось, когда его гладили по голове, ведь он не маленький! А сказать — обидишь человека.

Хорошую лозу нашли на берегу у каменоломни. Конюх не доверил садовый нож Вацлаву, а резал сам.

— То не так, — сказал Вацлав, взял у него нож, попробовал острие пальцем, поточил на камне и начал быстро срезать стебли. Конюх сначала недоверчиво наблюдал за ним, а потом лег под куст и заснул. Юра сбегал за подводой, и лозу перевезли в сарай. Вацлав быстро щипал лозу, сдирал зеленую кору с прутьев. Юра, Алеша, Ира и другие дети усердно помогали.

— То добре! Приглядайтесь до моего майструвания! Я зроблю вас майстерами. Сами будете плести з лозы шо забошнаете: корзинки та кушетки, кресла та столики, а усе то гроши.

Юра, тосковавший по дружбе с дядьком Антоном, объявил Вацлава «своим военнопленным». Мастер благодарил, хвалил их за «добрые сердца», благословлял их батькив та маток, воспитавших таких ангельских «диточек».

На ночь Вацлав ушел в приготовленный для военнопленных барак. Утром, когда он явился на работу в сарай, все лицо его было в кровоподтеках, глаз заплыл, он с трудом двигал левой рукой.

— Упал! — объяснил Вацлав.

Даже детям было понятно, отчего бывают такие синяки. Юра, Ира, Алеша, Нина побежали к Кувшинскому.

Шир-хан проводил расследование с особой строгостью и нескрываемым удовольствием. Вывод свой он объявил.

— Детям не надо вмешиваться не в свои дела. У военнопленных свои законы. Если Отто Пупхе не будет воздействовать своим железным кулаком на этих мужиков-изменников, не будет дисциплины.

— Почему изменников?

— Если солдат изменяет присяге, он изменник. Этот русин сам сдался в плен. Он оскорбительно говорил о своем государе императоре Франце-Иосифе. А кто не уважает своего императора, тот смутьян и опасный элемент. Таких надо держать в узде крепким кулаком. Отто Пупхе вполне благонадежный человек, и я вполне одобряю, что он держит свое быдло в страхе.

Отец Юры не согласился с таким мнением. Он послал конюха с запиской к Бродскому: можно ли назначить другого старосту группы военнопленных? Бродский ответил: «Кого угодно! Лишь бы работали. Среди них есть смутьяны. Морите голодом. Помогает».

Петр Зиновьевич начал вызывать к себе военнопленных поодиночке. Юра и Алеша подглядывали в замочную скважину. Военнопленные отвечали односложно: «Да», «Нет»…

Отто Пупхе говорил много и громко, кричал и колотил себя кулаком в грудь.

Вацлав Гиляк был вызван последним. Сначала он тоже отвечал: «Да», «Нет», а потом заплакал:

— Герман все равно убьет меня, пане! — услышал Юра и испугался.

И так ему стало жаль этого несчастного человека, что он забыл, что это пленный.

— Отто Пупхе я сегодня же отошлю к Бродскому. Говорите откровенно, не бойтесь, — сказал Петр Зиновьевич по-украински.

Вацлав обрадовался, что с ним говорят почти на родном языке, и начал рассказывать.

Как понял Юра, среди военнопленных были две группы. Одна во главе с Отто Пупхе. К ней примыкали еще два солдата германской армии и два австрийских немца из австро-венгерской армии. К другой принадлежали «миролюбивые», добровольно сдавшиеся в плен: три чеха, два словака, австрийский немец — рабочий из Вены и он сам — русин. Второе, что Юра понял: в Австро-Венгрии очень много украинцев, русинов, чехов, словаков. Их тоже преследуют за родной язык. Немцы «пануют» над ними и гонят на убой.

Петр Зиновьевич послал Бродскому еще одну записку с просьбой прислать конвоира за Пупхе, который-де «мешает другим военнопленным работать».

Пока конвоир не пришел, Гиляк сидел в канцелярии, закрыв лицо руками, а возле него вертелись Юра и Алеша, не знавшие, как его утешить.

Отто Пупхе увели. Он кому-то грозил кулаком и ворчал.

Петр Зиновьевич велел привести всех военнопленных и объявил, что отныне их старостой назначен Вацлав Гиляк, понимающий украинский язык. Все распоряжения будут передаваться через него, и другие военнопленные обязаны его слушаться. Его помощником назначается чех Младик.

Выдворение Пупхе сразу же изменило положение. Теперь у военнопленных тон задавали «добрые австрияки», как их называли на селе. Вацлав Гиляк опять заулыбался, и вся команда охотно работала под его начальством. Вацлав уже сплел четыре кресла, кушетку, стулья. Юра, Алеша и Ира с восторгом расхваливали их.

Одного только Юра не мог понять: почему патриот Шир-хан сердится на Вацлава за его непочтительность к своему Францу-Иосифу? Ведь австрийский император наш враг, воюет с Россией! Но Борька — Табаки объяснил: его отец считает, что каждый народ должен верноподданно чтить и бояться своего царя. И если на селе услышат, как пленные чехи, русины и словаки ругают своего императора Франца-Иосифа, то это будет очень плохой пример.

7

В августе за пять дней до экзаменов Юра с мамой приехали в Екатеринослав. Юлия Платоновна очень беспокоилась, удастся ли сыну выдержать экзамен. Наплыв желающих поступить в гимназию был очень велик.

Утром в день экзаменов мама заставила Юру старательно вымыть лицо и уши, надеть матросский костюм, чулки и сандалии, внимательно осмотрела его и сказала:

— Ты только не бойся!

— А я и не боюсь! — отвечал он сердито, хотя на него минутами накатывала такая робость, что даже дышать становилось трудно и сердце замирало, как на верхушке высокого дерева.

В гимназию ехали на извозчике, Мама боялась опоздать и торопила.

— Твоя гимназия! — Мама показала на длинное двухэтажное белое здание.