ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят - Энн Санни

если что. Или депрессивная принцесса. Я, кстати, рассказывал, что она вначале полы мыть не хотела, а потом развеселилась? Ей даже понравилось.

Я мысленно взмолился Аматэрасу, чтобы монах оказался прав.

— Кстати, мы тут уже были вчера, — сообщил Гурудзи, когда вэн наконец остановился. — Помнишь?

— Ничерта я не помню, — прохрипел я. — Не подскажешь, почему?

— Потому что я налил тебе пива, и ты отключился, — без малейших колебаний сообщил прогнивший монах. — Поздравляю, теперь ты алкоголик. Да не переживай так, в половине стран мира в восемнадцать лет уже не то что пьют, а бросают. А у нас в Японии законы от жизни отстали. Это всё влияние проклятых гайдзинов из Голливуда, если хочешь знать моё мнение.

Место для жизни Касиваги-сан выбрал весьма неплохое: трёхэтажный особняк футуристичного стиля где-то в окрестностях Мэгуро. Первый этаж дома скрывался за белой оградкой, но вот то, что я на ней увидел, мне не понравилось.

— Это что такое? — я ухватил прогнившего монаха за плечо и начал трясти.

— Это мы вчера нарисовали. Хорошая идея, правда? Я придумал, — гордо ответил Гурудзи.

Я оглядел забор. На нём белел огромный иероглиф «СМЕРТЬ» — немного кривоватый, намалёванный из баллончика, но совершенно точно внушавший уважение.

— Профессиональный метод разговора с упрямыми стариками, — сообщил Гурудзи. — Семейная традиция. Да не переживай ты, я уже так делал.

Мне отчаянно захотелось его придушить.

Гурудзи, абсолютно ничего не стесняясь, гордо прошествовал к калитке и зажал кнопку звонка. Раздалась протяжная трель. Я поморщился: алкоголь, который я даже не пил, давал о себе знать глухим гулом в голове.

Где-то вдалеке пели утренние пташки и шумела вода: кто-то поливал газон из шланга. Я вгляделся в пыльное отражение в металлической двери: оранжевый наряд выглядел совершенно нелепо, но одного было не отнять — на монаха я походил.

— Очки надень, — Гурудзи протянул мне пластиковую блестяшку. — Солиднее выглядеть будешь.

Дверь распахнулась и перед нашим взором предстал благообразного вида дедок с белой бородкой. Он был невысокий, совершенно лысый и напоминал, скорее, доброго университетского учителя, а не звездного композитора молодёжной музыки.

— А вы откуда…

Гурудзи сложился в поклоне и сразу ткнул меня в бок, так что мне пришлось повторить его жест. Увидев нас, дедок вскинул брови, но через секунду тоже сложил руки и поклонился.

— Касиваги-сан. Добро пожаловать в мой дом. Чем я могу помочь двум благородным монахам?

Я хотел было сказать, что мы ошиблись адресом.

— Мы совершаем паломничество, — уверенно начал он, — и проезжали по вашей улице. И я буду честен, вы видели это? — Гурудзи театральным жестом указал на белый иероглиф.

Касиваги-сан с удивлением уставился на свой собственный забор. Спустя несколько мучительных секунд удивление с его лица стало сходить, а в его глазах начало мелькать что-то разумное. Впрочем прогнивший монах не дал ему опомниться.

— Вы знаете, что это значит?!

Мне пришлось сдержать смешок: уж читать то этот благообразный мужчина явно умел.

— Хулиганы, — задумчиво протянул Касиваги-сан. — Их много стало в последнее время. Молодые и безработные. Только пакостить умеют. Я сейчас же вызову полицию.

— А вы знаете КТО управлял этими хулиганами?

По лицу деда прошла волна удивления и интереса.

— К-кто? — дрожащим голосом спросил он.

Я мысленно поставил на якудза. Прогнивший монах же воздел палец вверх и явно наслаждался моментом.

— Это несомненно ёкай, — важно сообщил он, — причём очень сильный и злобный. Если вами заинтересовалась такая сущность, это очень плохой знак. Вас будут преследовать неудачи, всё нарастать и нарастать. А закончится знаете чем?

— Чем? — дрожащим голосом спросил Касиваги-сан.

— Смертью! — Гурудзи произнёс это слово голосом типичного анимешного злодея.

Старик закашлялся и едва не упал на землю, но Гурудзи тут же схватил его за локоть и удержал на ногах.

— К счастью, мы знаем, как с этим бороться, — сообщил он и указал на меня. — Всего лишь небольшой обряд, и самый страшный дух будет изгнан назад в царство мёртвых, где ему, собственно, и есть самое место. Если вы не возражаете, я этим займусь.

Поникший Касиваги-сан сразу же воссиял.

— Я не уверен, что смогу вам заплатить, — сказал он.

Гурудзи замахал руками и принялся убеждать его, что обычного приношения — монеты в пять йен, ему хватит, ибо он помогает людям не ради денег, а исключительно ради вселенской справедливости. Он попросил Касиваги-сан отвести меня в дом, а сам отправился к воротам, что-то бормоча себе под нос.

Я снял обувь и прошёл в гостевую комнату. Все стены были увешаны портретами айдору и поп-певиц разных лет. Я спросил у Касиваги-сана, является ли он их фанатом, на что словоохотливый старик замахал руками: нет-нет, это те девушки, для которых он писал песни. Список песен оказался вырезан на большой деревянной доске в углу: возле каждого названия песни старик резал год, когда он писал музыку, название группы и маленький иероглиф в виде цифры.

— Мне всегда нужно было отметить, нравится ли мне самому музыка, или нет, — сообщил он, указывая на последние цифры, где сплошь шли единицы. — Но в новом мире однообразных песен про любовь, дружбу и новогодние праздники я работать не могу. Да и зачем я там нужен? Молодые композиторы — точнее, дешёвые битмейкеры с неоконченной музыкальной школой, справляются намного лучше.

— Совершенно с вами согласен, — покивал я. — Раньше было лучше.

Краем глаза я наблюдал, что там творится за окном: Гурудзи прыгал вокруг забора с огромной кистью в руках. Композитор не обращал на него внимания и пустился в объяснение того, что он считает высоким искусством. Айдору, по его словам, совершенно упустили то, ради чего появилась сама концепция: когда-то их придумали ради того, чтобы у каждого зрителя была своя «телевизионная подруга» — лучший друг, который поддерживает фанатов, направляет на путь истинный, и помогает жить в мире с самим собой. А что сейчас, горько вздыхал Касиваги-сан? Индустрия съела душу тех, кто её вкладывал. «Боритесь, девочки», «как же хочется прошептать о своей любви», и прочие благоглупости — всё лишь ради денег. Денег, денег, денег…

— Конечно, я сделал то, что сделает любой уважающий себя композитор: отказался играть по этим правилам, — сообщил Касиваги-сан. — Моя музыка не продаётся задёшево толпе глупых плебеев.

Я подумал, что на встречу следовало взять Томоко: эти двое нашли бы общий язык.

— Готово, — зашёл в дом Гурудзи, весь перепачканный белой краской.

Он взял со стола монету и поклонился Касиваги-сану:

— Ваше приношение будет отдано богам с благодарностью, — сообщил прогнивший монах. — А ёкай вас более не потревожит.

— Вы с ним разобрались? — спросил композитор.

— Конечно. Его прихвостни вас более