Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

с этим мнением со стороны Маршалла или других присутствующих не зафиксировано. Вашингтон расценил октябрьские предупреждения и запущенные Китаем пробные шары как свидетельство слабости и нежелания сражаться в полную силу, так что теперь американское правительство инстинктивно стремилось заставить Китай раскрыть карты. Хотя у Вашингтона были причины сердиться на публичные заявления и угрозы Макартура, закулисные настроения в столице, уверенность в близкой и неизбежной победе и отсутствие настороженности по поводу намерений Китая совпадали с царившими в токийском штабе.

И если в отношении намерений Пекина американцы, как покажет время, горько ошибались, косвенные свидетельства все же подтверждают, что китайцы входили в Корею осторожно и с оглядкой, а в полномасштабную войну вступили, только когда стало ясно, во-первых, что войска ООН не такой уж грозный противник, и во-вторых, что, если не разбить их на поле боя, они дойдут до Ялуцзяна (Амноккана). Некоторые китайские солдаты, принимавшие участие в первых сражениях с южнокорейцами и 1-й кавалерийской дивизией, рассказывали, как после этого их отвели обратно за Ялуцзян (Амноккан), откуда они маршем прошли на восток и снова переправились через реку в Северную Корею, чтобы перейти к основному наступлению. Эти маневры, слишком нерациональные для армии с таким скудным транспортным оснащением, как китайская, логичнее всего объясняются опаской и нерешительностью Пекина, пытавшегося оценить военный потенциал войск ООН. В ноябре 1950 года генерал Макартур в ярости доказывал ООН, что китайская интервенция – «один из самых вопиющих примеров международного беззакония за всю историю». Это абсурд. У китайцев было много поводов для тревоги. Вряд ли когда-либо удастся восстановить в точности процесс принятия решений в Пекине, результатом которого стал приказ ввести войска в Корею: почти все ключевые участники уже умерли, а у живых не наберется достаточного массива достоверных данных, позволяющего установить подлинную и объективную картину недавней политической истории Китая. Но все свидетельствует о том, что в 1950 году Мао Цзэдун и его коллеги отчаянно противились войне с ООН – или, если точнее, с войсками Соединенных Штатов – в Корее.

Китай тогда едва начал оправляться после гражданской войны. В 1949 году примерно сорок миллионов населения пострадало от стихийных бедствий. К голоду добавилась новая напасть – местная партизанская война; теперь бандитами – гун фэй – называли не коммунистов, а гоминьдановцев. С мая 1949 по май 1951 года были схвачены или убиты больше миллиона человек, в основном к югу от Янцзы. В сельской местности организовывались тайные ячейки для борьбы с земельной реформой. В городах крепли протестные настроения. Китай по-прежнему пытался сохранить границы, которые считал своими. В октябре 1950-го Народно-освободительная армия вошла в Тибет и на следующий год оккупировала его полностью. Тем временем на востоке главной задачей Пекина было уничтожить Тайвань как оплот националистической оппозиции. На протяжении всего лета 1950 года строились баржи для вторжения, было сколочено около 5000 джонок, аэродромы подготовлены для авиационной поддержки атаки на цитадель Чан Кайши, которая, по словам заместителя командующего 3-й полевой армии Су Ю, «станет огромной проблемой и потребует самой масштабной кампании в новейшей военной истории Китая». Тем не менее на фоне всего этого Мао стремился демобилизовать значительную часть своей трудноуправляемой армии, чтобы вернуть солдат на фабрики, поля и в мастерские, где их отчаянно не хватало. С этой задачей Пекин к осени 1950 года так и не справился: под ружьем оставалось еще около пяти миллионов человек.

Пекин, судя по всему, был прекрасно осведомлен о планах вторжения Ким Ир Сена: железнодорожная сеть северо-восточного Китая сыграла важную роль в доставке советских предметов снабжения и военной техники в Северную Корею. Однако ничто не говорит о сколько-нибудь существенном вкладе Китая в решение Северной Кореи начать войну. Китайско-советский договор о дружбе, подписанный в Москве 15 февраля 1950 года, немного наладил давно расстроившиеся отношения между Мао и Сталиным. Но обеспечил Китаю разочаровывающе мало материальной помощи. Сообщалось, что Сталин выставил условием для крупных поставок снаряжения массовое назначение его ставленников советниками в Китае, но Мао отказался. Народно-освободительная армия по-прежнему вооружалась только тем, что удалось захватить у японцев или поставлялось американцами Гоминьдану. При весьма неплохой полевой выучке у китайских бойцов не было ни связи, ни подготовки, чтобы действовать согласованно на уровне выше полкового. НОАК оставалась в значительной степени партизанской армией, не имевшей, в отличие от современных западных войск, преимущества в виде тяжелого оружия – и обузы в виде возимого имущества. Осенью 1950 года необходимость поддержания внутренней политической стабильности и уровень боевой готовности, похоже, внушали ключевым фигурам в руководстве Китая стойкое нежелание ввязываться в войну с Западом со всеми ее туманными перспективами.

Но то, что Вашингтон связал вторжение в Южную Корею с угрозой Тайваню в июне 1950 года, на Китай повлияло самым непосредственным образом. Сделанное Трумэном 27 июня заявление, что «оккупация Тайваня коммунистическими войсками явится прямой угрозой безопасности в Тихоокеанском регионе и войскам ООН, выполняющим там свои законные и необходимые функции», ненароком и почти случайно повлекло за собой совершенно новую решимость уберечь Тайвань от попадания в руки коммунистических пекинских властей. Для национальных интересов Китая это был удар гораздо более сильный, чем, казалось, признавал тогда Вашингтон. Премьер Чжоу Эньлай занял намного более непримиримую публичную позицию по отношению к блокаде Америкой Тайваньского пролива, чем по отношению к вмешательству Штатов в корейскую войну. В дальнейшем, как писал ведущий специалист по истории НОАК, «борьба за освобождение Тайваня стала связываться с борьбой против американского империализма как такового, и достижения первого теперь рассматривались в более долгосрочном контексте второго»[145]. Чан Кайши, столько лет считавшийся главным врагом коммунистического Китая, с головокружительной скоростью уступил эту роль Штатам. «Американские империалисты лелеют надежду, что их вооруженная агрессия против Тайваня помешает нам его освободить, – писал Го Можо в августе в газете «Жэньминь жибао». – В районе Китая их зона блокады приобретает очертания вытянувшейся змеи. Начинаясь в Южной Корее, она тянется к Японии, к островам Рюкю, Тайваню и Филиппинам, а потом упирается во Вьетнам»[146]. Представители Запада, в том числе и американцы, нередко совершали ошибку, не замечая того, что за подобной ненавистной им пропагандистской риторикой стоит страх китайцев перед окружением. На всем протяжении корейской войны Вашингтон упорно искал в действиях Китая коммунистическую идеологическую подоплеку, тогда как гораздо полезнее было бы поискать историческую, собственно китайскую, националистическую. Всего двадцатью годами ранее Корея послужила плацдармом для японского вторжения в Маньчжурию. И теперь, когда американцы, разгромив в сентябре 1950 года армии Ким Ир Сена, двигались на север, Пекин приходил в ужас оттого, что империалисты вот-вот окажутся на берегах Ялуцзяна (Амноккана).

Тревогу Китая усиливало явственное укрепление отношений между США и Чан Кайши. Теплые слова, сказанные обеими сторонами во время июльского визита Макартура на Тайвань, получили широкую огласку, как и предложение Чан Кайши отправить гоминьдановские войска сражаться вместе с силами ООН в Корее. Коммунисты тревожились бы еще больше, знай они, насколько близок был Трумэн к тому, чтобы принять предложенное Чан Кайши подкрепление из 33 000 человек, когда в нем так отчаянно нуждались армии Макартура.

В конце сентября – начале октября китайцы все настойчивее предупреждали, как в публичных заявлениях, так и в частных беседах с индийским послом в Пекине, о своей обеспокоенности по поводу американского присутствия в Северной Корее. В первые недели сражений в Корее китайская пресса почти не писала о войне. Теперь же в газетах и по радио нарастало крещендо антиамериканской пропаганды: «Сопротивляйся Америке, помогай Корее»; «Сохраним наши дома, защитим страну». На митингах клеймили «головорезов, запятнавших себя кровью», «убийц», «зверей». Народная Республика, как уверял Сардара Паниккара действующий начальник штаба китайской армии генерал Не Жунчжэнь, не собиралась «сидеть сложа руки и ждать, пока американцы подойдут к границе»: «…мы знаем, что нас ждет, но американскую агрессию нужно остановить любой ценой. Американцы могут нас бомбить, могут уничтожать наши предприятия, но победить нас на нашей земле им не удастся». По поводу угрозы ядерного удара со стороны Америки Не сказал: «Мы это все просчитали… Они могут даже сбросить на нас атомную бомбу. И что? Да, несколько миллионов они убьют. Но без жертв независимость страны не отстоять. ‹…› Ну