Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

дети, устои семьи, потому что вокруг него сплочен большой круг друзей и единомышленников и тех, кто помнит его добрые деяния по отношению к культуре в годы его правления. Андрей писал статью-воспоминание о Горбачеве и очень трогательно рассказал о том, как благодаря Горбачеву был учрежден музей Бориса Пастернака и какую роль сыграл Горбачев в том, что празднование столетнего юбилея поэта было в Большом театре, и была учреждена комиссия, которую возглавил Андрей Вознесенский, и он был одним из организаторов и участников этого вечера в Большом театре, где приняли участие и Владимир Васильев[23], и тогдашний министр Николай Губенко, и звезды нашей культуры. Это был один из самых памятных вечеров, на него приехали многие почитатели Пастернака, которые давно не ездили в Россию, в Москву, в том числе приехал Артур Миллер с Инге и другие гости, оставив по себе память и закрепив этим памятность этого дня.

Глава 3

Из дневника

Размышления и рассказы о жизни сейчас

Ноябрь 1999 года

Когда меня спрашивают, что я ценю больше всего на свете, кроме таких привычных понятий, как семья, профессия, я бы назвала знания. Мне кажется, образование – это потребность, и она либо существует в человеке, и он с ней родился, либо нет. Не существует границ тяги к знаниям. И если человек обладает этим даром, он счастлив, потому что узнать что-то новое дано каждому, будет ли это книга, область науки, собственные исследования или открытия новых стран, – все это называется одним именем – желанием узнать что-то еще и тем самым продлить свою жизнь за счет того, что ты поглотил как можно больше на этой земле.

В век Пушкина, например, образование было на пятом месте, как нынче рейтинг Явлинского, но сам Пушкин был одним из самых образованных людей, и сегодня об этом как-то мало говорят. Когда Пушкин умер, он оставил в библиотеке пять тысяч книг, но не пассивного чтения, самое интересное, что они были прочитаны от первой до последней страницы, о чем свидетельствуют пометки почти в каждой книге. Чтобы понять, как не модно было образование в те годы, не надо читать «Горе от ума» или «Недоросля», а просто надо понять, что университетов и высших учебных заведений на всю страну было два – в Петербурге и в Москве, о чем свидетельствует и реплика Соленого в «Трех сестрах» Чехова.

Сегодня у меня с грустью происходит такая перемена – вместо собственного постижения жизни, желания сосредоточиться, в тишине думать и использовать минуты для вдохновения и творчества, а раньше именно так рождались какие-то эпизоды моих книг, – сегодня происходит замещение всей этой мыслительной работы пассивной информацией. Без включенного телевизора или радио, без информации, которую поглощаешь в новостных программах одну за другой, я уже не существую. Может быть, это в моих генах. Я вспоминаю свою маму, которую мы навещали иногда с Андреем по вечерам, когда она уже не вставала, лежала в постели, и с левой стороны подушки (на это ухо она лучше слышала) у нее помещался приемник, старый, перевязанный лентой, которой оклеивают окна зимой, чтобы не продувало, и она слушала «Свободу», «Голос Америки»[24] и «Маяк». И когда мы приходили, переглядывались с Андреем и говорили: «Ну а что ты сегодня слышала, какие новости?» – она абсолютно разумно, с высоким классом аналитического кайфа сопоставляла и рассказывала нам новости.

Очевидно, этот острый интерес к жизни, в том числе к жизни общественной, к жизни других людей, к жизни других стран, передался мне, потому что какое-то количество времени в день я обязательно слушаю либо «Эхо Москвы», либо «Свободу»[25], особенно когда в машине еду, либо мы с Андреем смотрим вечером новостные программы, когда бываем дома. И что самое интересное, у меня совершенно, я уже как-то об этом говорила, нет интереса к вовлеченности в политику. Почти еженедельно мне что-то в этом роде предлагается, потому что считается, как говорит моя подруга Майя Туровская, что я «Киссинджер», то есть я умею сопоставлять явления, факты и предвидеть, что из чего вытекает. Эта способность не носит для меня какого-то прагматического характера абсолютно, я не только не хочу быть в это вовлеченной, но меня страшит любое предложение, связанное с прикосновением к власти или к людям власти.

У меня склонность к вполне бесполезным, может быть, на чужой взгляд, знаниям. Это как наркотик. Я не могу пройти мимо интересной публикации или книги и начинаю поглощать информацию в них или ищу в них то, что дает толчок моим чувствам. Думаю, что это приходит с возрастом. Я испытываю и всегда испытывала острый интерес к жизни и к тому, почему люди поступают так, а не иначе. Собственно, этим интересом были вызваны и мои «Коллажи Парижа», и моя книга об американках, и многое другое. Мне хочется знать, чем кто-то отличается от меня. Мне хочется понять поступки и сравнить чьи-то побуждения с моими. Поэтому у меня часто возникает потребность узнать больше того, что скупо говорится о каком-то событии. Люди считают, что уже не важно, а меня интересует всегда, как человек умер, что он сказал последним словом, что было итогом его жизни. Но ответы на это ты получаешь очень редко. Например, подробности, как умер Пушкин и какие были его последние слова или что написала Лиля Брик в прощальном письме, и многое другое. Читала много материалов о Дягилеве, и часто встречается такая фраза: «Он пришел в этот ресторан и устроил грандиозный скандал». А мне хочется узнать, что за скандал, какого рода, – он кричал? он бил посуду? он эпатировал окружающих? Об этом ничего нет. То есть мне всегда интересен момент индивидуального волеизъявления, индивидуального поведения человека. Не сам скандал как таковой, а почему человек делает скандал – потому что ему больно, потому что он с чем-то несовместим, что же именно вызывает у него такую реакцию, потому что в этой реакции его, в способе скандалить, тоже проявляется индивидуальность.

Время, в которое сейчас я живу, – октябрь, ноябрь 1999 года и конец тысячелетия, вступление в третье тысячелетие. Значимость этого времени и этого периода постепенно начинает осознаваться всеми средствами массовой информации. Люди на улицах, разговоры уже включают в себя это понятие. Мы вступаем в новое тысячелетие. Быть может, произойдет информационный сбой, произойдет неуправляемость, хаос, все страны готовятся к понятию двух нулей вместо тысяча девятьсот. Окончание, к которому все привыкли как к знаковому, теперь надо будет заполнять первыми двумя цифрами. Готовы ли страны, готовы ли люди к этому? Играет