Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

мне стало известно, произошло по инициативе Жени. Женя пережил операцию и написал Волкову, что хочет дать это как бы прощальное интервью. Но, слава богу, все хорошо, и даже сегодня Женя гастролирует по миру, и только морщинки на его лице говорят о его возрасте.

Это интервью было разбито на несколько частей. На меня оно произвело сильное впечатление тем, что Женя, с моей точки зрения, отличался способностью воображаемое, придуманное, пережитое в его воображении превратить в реальность. Я так много знаю выдуманного Женей в различных интервью, когда он рассказывает о своих поступках, встречах. Но это такая натура у человека. Он не мог себя внутренне представлять как обыкновенного человека или как человека, способного иметь в своей биографии события обычные, человеческие. Он всегда подавал себя как очень смелого, очень самоотверженного и очень влиятельного человека. Особенно много он приписывал себе, что какое-то его письмо или встреча имели судьбоносное влияние.

У него всегда был азарт по отношению к женщинам, он был уверен, что может покорить любую. Я не раз наблюдала картину в ЦДЛ, как Женя подсаживается за столик к своему приятелю, который сидит с подругой, совершенно очевидно, что это свидание, но Женя подсаживается, заказывает напиток, балагурит и очаровывает эту девицу. Доказать свое превосходство – в этом весь Женя.

Я всегда хорошо относилась к Жене. И это все его выдумки, что я их пыталась поссорить с Андреем. Если бы он знал, сколько усилий и сил я приложила для того, чтобы они до конца не поссорились. Внутри Андрея жили как бы два человека, и один человек в нем никогда никому ничего не прощал. Если дело касалось его как поэта, этой его составляющей, то он не оглядывался и шел напролом. При этом когда речь не шла о его поэзии, то он был абсолютно непривередлив и всегда шел на уступки. В семейной жизни он был удивительно легким человеком, если его понимали как поэта.

А у Жени была полностью обратная ситуация. Он должен был быть лидером по жизни и даже выбирал такие же исторические события для стихов.

Андрей совершил огромную ошибку, что не ходил на вечера Евтушенко. Он говорил, что не может слушать его стихи. Это бывает у очень одаренных людей. Я помню случай. Мы как-то сидели в ресторане с Родионом Щедриным и Плисецкой. И там играл оркестр, Родион морщился и наконец заставил нас перейти в ту часть, где музыки было не слышно. Потому что даже одна фальшивая нота его ранила. Вот у Андрея было это же чувство, а я не могла его заставить пойти на вечер и жутко ругала его за это.

Он мог с ним говорить, общаться, но не мог высидеть вечер. А я, в отличие от Андрея, все вечера до самых последних лет посещала. Даже после последнего случая, который совершил Женя. Когда он попросил Андрея написать рецензии на какие-то переводы или стихи его учеников и Андрей потратил столько сил, в ослабшем состоянии, четыре ночи подряд читал эти стихи, писал рецензии, а потом мы ждали Женю, чтобы он их забрал, а Женя так и не пришел… даже не позвонил и не вспомнил про это. Я бегала на его дачу, пыталась его разыскать, потому что знала, каких сил это стоило Андрею, но Женя так и не объявился. Так он и уехал, даже не позвонив Андрею.

И вот они стали уходить поодиночке. Первым ушел Роберт Рождественский. Его сильно подкосила последняя болезнь. До этого был один Роберт, а потом стал другой. Я не могу судить о том, что происходило с его талантом, яркостью, когда он уже тяжело болел, могу судить только по последней книжке, которая была совершенно пронзительной. Он был очень жизнерадостный, страстно любил жизнь и пытался вписаться в нее и, конечно же, вписался. Он всегда жил с ощущением того, что эта страна его любит, отвечает взаимностью, потому что для него это было очень важно. Он знал, что его песни цитируют, что его строчки становятся народными, что он востребован и любим всеми.

Повышенная любовь к Роберту была многослойнее, чем увлечение всеми остальными шестидесятниками, потому что он покрывал интересы большей части населения. Он любил свою семью, был счастлив, окружен бесконечным количеством друзей и поклонников. Его семья это было вообще нечто невероятное, настоящее гнездо, которое он оберегал, как мог. В общественном поле он тоже был очень значимым человеком.

Вслед за ним ушел Булат Окуджава. Свой последний разговор я с ним помню. Это было в ЦДЛ, перед первым рядом кресел, когда он попрощался со мной и сказал, что уезжает. Я вижу, что он плохо выглядит: серое лицо, впалые щеки, усталость. И в этом его прощании сквозит какая-то обреченность. Я спрашиваю у него: «Куда ты едешь в таком состоянии? Ты же болен!» Он ответил, что едет лечиться в Израиль.

И надо же так случиться, что буквально через несколько дней в нашем ПЕН-клубе сообщают, что будет всемирный конгресс ПЕНов в Париже. И в итоге так получается, что на него от российского ПЕНа еду я. Там я встречаюсь с глубокоуважаемой всеми Люси Католя, которая была замужем за Католя, бывшим послом Франции в России. И вот она мне рассказывает, что Булату стало плохо и он сейчас находится в одном из госпиталей Парижа. Мы собираемся его навестить, а я в ужасе, потому что я сразу вспоминаю его больное лицо и осознаю, что ему еще дальше лететь в Израиль.

Мы договариваемся о встрече, и вскоре я вновь вижу ее на одном из заседаний, и она подходит ко мне с перевернутым лицом, с красными глазами и говорит: «Зоя, мы никуда не поедем». – «Как это?» – спрашиваю я. «Булата нет. Он скончался в госпитале сегодня утром», – отвечает мне Люси. Я поднялась на трибуну, объявили мое выступление, и под влиянием этого кошмара я говорю: «Извините меня, ради бога, может быть, вам ничего не скажет это имя, но сегодня здесь в Париже скончался великий поэт Булат Окуджава. Предлагаю почтить его память, столь дорогую для нас, россиян, минутой молчания». И представьте, что зал, который вообще не говорит по-русски, замолчал. Была мертвая тишина.

Как его везли, как привезли в Москву… Этот ужас продолжался в моем сознании очень долго. Я знаю все из рассказов Андрея, так как сама не успела приехать на похороны. Андрей рассказал, как они встречали гроб в Переделкине, как его хоронили. А потом через несколько дней я пришла домой и увидела, что что-то не так. У меня редкая наблюдательность. Я сразу заметила, что как-то не так стоит комод, пальто висит не