Одна ночь - Пауль Куусберг

Целую неделю шли по местам, где жили соплеменники - дорога веда через деревни вепсов. Койт, к общему удивлению, знал множество вепских слов, но его переводческие способности не понадобились. Вепский язык все более или менее понимали, даже Валгепеа, голова которого, как он сам досадовал, никакого чужого языка не принимала.

Лишь в редких случаях приходилось прибегать к помощи русского, вепсы по-русски говорили свободно - и молодые и старики - да и между собой в большинстве объяснялись по-русски. Альберт Койт в каждом новом доме произносил длинную речь об угро-финских народах. Говорил, что ученые все еще спорят о том, где их прародина. В прошлом столетии высказывалось предположение, что угро-финны относятся к монгольской расе и что их первые поселения были в Алтайских горах. В новейшее время утверждают, что угро-финны - один из древнейших европейских народов и что их прародина в Восточной Европе. Еще пять-шесть тысяч лет тому назад угро-финны жили на берегах Волги и в бассейне ее притоков - Камы и Оки, вплоть до самого Урала, Первыми оттуда перекочевали на север ненцы, оставшиеся племена разделились на две ветви: угорскую, представители которой мадьяры, или, как их называют, венгры, перекочевали в Тисскую низменность и образовали там Венгрию; остяки же и манси подались на восток, в Сибирь, на берега Оби, Енисея и Иртыша. Все остальные отнесены к финско-пермской ветви, западное ответвление которой, в поисках лучших охотничьих, рыболовных и земельных угодий, постепенно дошло до Балтийского моря. Сюда относятся финны, эстонцы и ижорцы. Некоторые ученые думают, что стронуться с места угро-фин-нов вынудило переселение народов, продвижение славян с запада на волжские земли, однако молодые ученые оспаривают это и утверждают, что перемещение угро-финнов происходило медленно, столетиями, даже в течение нескольких тысячелетий. Немецкий ученый Коссина и швед Алмгрен, в свою очередь, заявляют, что угро-финны перекочевали на свои нынешние территории из Западной Европы, из Франции. Но эта теория не выдерживает критики. Говорил Койт еще о том, что угро-финские языки делятся на несколько групп: балтийско-финские, волжские, пермские, угорские, отдельную группу образует лапский язык. А всех языков шестнадцать; по данным тысяча девятьсот двадцать шестого года, угро-финнов было девятнадцать миллионов. Вепсы относятся к балтийско-финской ветви; по сведениям эстонской энциклопедии, их тридцать три тысячи человек.

Хотя приходилось общаться с родственным народом и они вместе с вепсами удивлялись обилию одинаковых слов, представители угро-финского племени были не щедрее славян." Точнее говоря, вепсы перебивались так же, как и русские. Валгепеа нигде не приметил амбаров с полными засеками зерна и муки и подполов с кадками масла и развешанными копчеными окороками. На веревочках висели только пучки табака и низки грибов, иногда встречалась еще сушеная рыба. Валгепеа все примечал, находил случай сунуть нос в чужие закрома. Как в русских, так и в вепских селах колхозники сетовали на одно: война подняла нормы заготовок, себе почти ничего не остается; как свести концы с концами, дожить до нового урожая, того и бригадиры с председателями не знают, чешут затылки. Много хлеба осталось на полях - трактористов, шоферов и всех, кто помоложе, забрали в армию, а тут еще снег выпал раньше обычного. По крайней мере, так понял Валгепеа, остальные меньше интересовались этим. В Сибири Валгепеа, к удивлению своему, обнаружил, что хлеб обмолачивали еще в январе.

Вепсы спрашивали, как эстонцам жилось на родине, они отвечали, что так же, как до войны ленинградцам. Люди сознательные, никто больше на эту тему не распространялся, даже Юлиус Сярг, "Отсталое захолустье", - решил Койт. "Беда, видимо, в ведении колхозного дела", - сказал Сярг. "Крупное коллективное землепользование является передовой формой ведения хозяйства", - заявил Койт. "По утрам ходят по домам и выгоняют людей на работу", - буркнул Сярг, Валге-пеа не спешил высказывать свою точку зрения, с- бухты-барахты судить ни о чем нельзя. Мария Тихник винила во всем войну. Яннус напомнил о высоких горках подушек на кроватях и широких лежанках. Кровати и горки подушек они видели только через дверь, обычно пришельцев помещали в передней. Дагмар сказала, что русские - люди хорошие, куда душевнее и приветливее, чем эстонцы, которые завидуют и чернят друг друга. Маркус принял замечание об эстонцах на свой счет. Боцман согласился с Дагмар и добавил: не забывайте, что эвакуированные, как саранча, объели все деревни, что они наказание для жителей, которые вынуждены давать им приют, а сами - тесниться. Дагмар спросила: были бы эстонцы такими же гостеприимными, если бы каждый день через их дворы тянулись полуголодные и завшивевшие беженцы. Яннус принялся защищать Эстонию, сказал, что не стоит представлять свой народ в таких черных красках. Койт заговорил о равенстве наций. Потом, уже в Эстонии, узнали, что многие дорогие вещи и ценности, даже мебель, перекочевали от горожан к зажиточным хуторянам, что меновая торговля процветала на родине куда шире и цены были даже очень кусачими.

Они сдержали слово и не совершали ночных переходов. Но в снегопад шли - снега в том году вообще было в избытке, снега и холода. Пользовались большаками, а счастья на машину все равно не было. Машины вообще проезжали редко - почему, они так и не поняли. Позже выяснилось, что наши войска вернули Тихвин и эвакуировавшиеся ленинградцы уже не делали такой большой круг. Альберт Койт с превеликим удовольствием спросил бы тогда Юлиуса Сярга: наконец-то он понимает, что недооценивал боеспособность Красной Армии? - но Сярга с ними в то время уже не было.

Маркус больше с Дагмар о Юхансоне не заговаривал, она этого избегала. К Маркусу относилась так, будто его и не существовало, никогда не обращалась к нему, ничего не спрашивала и, если случайно оказывались рядом, немедленно отходила. Иногда Маркус ловил на себе ее взгляд, пытливый и словно умоляющий, но он сразу же становился холодным и даже презрительным, когда встречался с его взглядом. Все между собой говорили, что Дагмар оттаяла, способна, во всяком случае, внешне не показывать своего горя. И только Маркус молчал, ему казалось, что Дагмар близка к отчаянию. Хотя она ни на что не жаловалась, курила, шутила и смеялась. Пудрилась и красила губы, попросила у молодой вепчанки щипцы для завивки и накрутила себе локоны. Юлиус Сярг искал общества Дагмар, почти два дневных перехода они прошли рядом. Двадцать пять километров, семь-восемь часов. С Яннусом Дагмар по-прежнему ладила. С Койтом говорила о литературе и театре; Койт рассказал Маркусу, что Дагмар, оказывается,' прочла уйму художественной литературы на эстонском и английском языках. Койт продекламировал на память на английском языке монолог Гамлета "Быть или не быть", и он читал по-немецки и по-английски. "А любезничали вы между собой на немецком или на английском?" - желчно спросил Маркус; Койт не понимал, какая муха укусила друга. На всякий случай он приписал Маркусу еще и завистливость.

Мария Тихник мучилась ногами все эти триста или четыреста километров, которые они прошли. Порой жаловалась, что ломит кости, и все видели, что ей становится все труднее и труднее. В последние дни Мария прибегала к помощи палки - боцман Адам вырезал для нее палку р красивой ручкой. Врачи потом упрекали Марию, что вовремя не лечилась, она не оправдывалась, ни на войну, ни на тяжести эвакуации не ссылалась. Пяр-нуские грязи и кисловодские ванны немного облегчили страдания, но до конца своей жизни от ломоты в костях она так и не избавилась. Сильнее всего донимали и продолжали донимать колени. Георгины сестра все же выкопала. Домовладелец, бросив жену, сбежал в Швецию, бывшая хозяйка называла теперь своего мужа только кобелем и кровопийцей, из домовладелицы стала продавщицей большого, магазина, в первые послевоенные годы сбывала знакомым из-под полы сахар. Приносила также Марии Тихник и совала почти насильно, при этом всегда говорила о двух вещах: чудесных георгинах Марии и своем подлом муже, который исковеркал ее жизнь.

К железной дороге они вышли возле Борового. На карте Юлиуса Сярга Боровое было обозначено кружочком, по размеру таким же, как обозначались Эльва или Отепя; была ли это крупная железнодорожная станция, местечко или городок - так и оставалось неясным, хотя пришли они в Боровое днем, около четырех часов, точнее - в пятнадцать пятьдесят восемь, если верить "Омеге" Хельмута Валгепеа. "Омеги" же были признаны в Эстонии как самые точные в мире часы. На таллинском стадионе на футбольных матчах время тоже отсчитывала "Омега", но она всегда забегала вперед или отставала от судейского секундомера; как заверял Маркус, который с мальчишеских лет бегал на все состязания и матчи, где выступали зарубежные команды. Латышские и литовские футболисты в то время считались зарубежными, балтийский турнир был интереснейшим спортивным состязанием. Но Маркус мог и разыгрывать Хельмута. Валгепеа на спортивных состязаниях не бывал.