Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

– Это та часть твоего мозга, где долгое время накапливались тайные воспоминания, настолько тайные, что у тебя даже нет о них представления. – Он замолчал, и я увидела, как двери открылись.

– А теперь я хочу, чтобы ты представила себя в конце длинного коридора, такого длинного, что ты не можешь видеть его конец, но он пуст, ты в нем одна. Ты проходишь по нему и видишь по сторонам закрытые двери. Ты останавливаешься перед одной из дверей с надписью «Тайны». Она заперта, в замочной скважине большой бронзовый ключ, и ты знаешь, что в этой комнате хранятся твои тайные воспоминания.

Я смотрела на ключ, и моя рука тянулась к нему, в то время как я продолжала слушать слова Мэтью.

– Твое подсознание заперло там вещи, которые однажды расстроили, напугали тебя или причинили тебе боль. Это давние воспоминания, и они не могут причинить тебе вред. Твое подсознание этого не знает, и оно будет продолжать защищать тебя, пока ты их не осознаешь и не позволишь им уйти.

Он снова сделал паузу, и я следила за своей тянущейся к ключу рукой.

– Поверни ключ и приоткрой дверь. В следующие несколько дней ты начнешь воскрешать эти старые воспоминания, иногда наяву, иногда во сне. И с каждым воспоминанием ты станешь чувствовать себя немного легче, немного счастливее.

Я почувствовала в пальцах холодную бронзу, защелка легко поддалась, дверь открылась. Мне даже не нужно было поворачивать ручку. В отверстии возник треугольник яркого света, и хотя я слышала голос Мэтью, я была зачарована этим светом и двигалась по направлению к нему, сопротивляясь указаниям вернуться в коридор к лифту.

Я ощущала чье-то присутствие со мной рядом. Я раскрыла дверь шире, так что оказалась поглощенной этим ярким светом. Я вошла, как будто меня вел кто-то невидимый. Я закрыла глаза, а когда их открыла, то оказалась под ярко-голубым небом, вдыхая соленый воздух. Песок проседал у меня под ногами, а я смотрела на океан, как будто ожидая чего-то.

– Ава? – позвал меня откуда-то издалека голос Мэтью. – Ава? Где ты?

– Я на пляже, – ответила я. Я видела черных ножеклювов с их широкими крыльями и слышала шум прибоя. Опустив глаза, я увидела, что я босая, но на мне длинная юбка, обвивавшая мне ноги на ветру. Волосы падали мне на лицо, и я заметила, со спокойствием незаинтересованного прохожего, что волосы у меня уже не светлые, а темно-каштановые.

Мэтью помолчал.

– Ты боишься воды? – спросил он через секунду.

– Нет, – отвечала я с полной уверенностью.

– Что ты видишь?

Я рассказала ему про мои ноги и волосы, как будто описывая кого-то постороннего.

Он снова сделал паузу.

– Как тебя зовут?

Я не колебалась, зная ответ, так же, как я знала, что мой любимый цвет – красный и что я не боюсь комаров. Я следила за полетом одного из ножеклювов, наблюдая за тем, как он распростер крылья и парил над волнами. Я облизнула пересохшие губы и сказала: «Памела».

Глава 20

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

30 августа 1812

Мы втроем растянулись на песке на старом пледе, который я нашла на чердаке на дне сундука. И плед, и сундук были неизвестного происхождения. Чердак был вообще кладезем семейных реликвий, окном в прошлое, куда я не могла удержаться от искушения иногда запускать руку и вытаскивать оттуда что-нибудь в настоящее.

Джеффри растянулся на спине, закрыв глаза. Его темные ресницы загибались на кончиках, почти как у женщины. Но в его угловатых чертах и квадратном подбородке не было ничего женственного. Голубые глаза нисколько не умаляли силу и мужественность черт. Я видела это лицо даже в темноте, как пламя свечи, остающееся в памяти, когда оно давно погасло.

Легкая улыбка скользнула по моим губам, когда я подумала о миниатюрах, заказанных мной бродячему художнику. Я дала ему мятного чаю от диспепсии, и это принесло ему такое облегчение, что он предложил в качестве благодарности написать маленькие портреты, мой и Джеффри. Сделав наброски, он пообещал закончить их к следующему разу, когда он снова будет на Сент-Саймонсе. Прошло уже больше года, но я не теряла надежды увидеть эти работы.

Джеффри открыл глаза, и мы долго смотрели друг на друга. Он улыбнулся. Такая его улыбка приводила мне на память восход солнца.

– На что ты смотришь? – спросил он.

– На тебя. Я думала, как мне повезло, что у меня такой красивый муж.

– Нет. – Он протянул руку и накрутил на палец длинную прядь моих волос. – Это мне повезло.

Я нахмурилась:

– Скажешь ли ты так, когда я состарюсь и поседею?

– И даже после. – Он притянул меня, чтобы поцеловать. – Откуда такие грустные мысли в такой прекрасный день?

Ветер изменил направление, и волны послушно завели новый танец.

– Если бы я умерла, кому бы ты доверил воспитание Робби? – Этот вопрос засел у меня в мозгу с момента свадьбы Джорджины. Я ожидала дня, подобного сегодняшнему, когда повседневные заботы не нарушали бы спокойный ход мысли.

– Во-первых, я бы сам занялся им, разумеется. И Джемма! Она любит его как сестра.

– А Джорджина и Натэниел? Почему не они? Они ведь наши единственные родственники…

– Нет, – сказал он, снова закрывая глаза, зная, что я прочла бы в них то, чего он не хотел, чтобы я увидела.

Я подставила лицо ветру, как будто надеясь обрести смелость в соленом воздухе.

– А скажи… почему ты предпочел ей меня?

Он удивленно снова раскрыл глаза.

– А ты разве не знаешь? Она тебе не говорила?

Я отрицательно покачала головой, чувствуя себя как ребенок, с любопытством взирающий, пока ему развернут подарок.

– Ты уверена, что хочешь знать? – Я кивнула, вовсе в том не уверенная, а словно принимая каломель как лекарство, сознавая, что это необходимо для моего же благополучия.

Взгляд его, устремленный на меня, смягчился.

– Я застал ее с Натэниелом. Оба были раздеты. Больше я ничего не видел, но этого оказалось достаточно, чтобы я понял – не могу я на ней жениться!

– Но… Натэниел?..

– Он хотел жениться на ней, но она этого не желала.

– Почему же? – настойчиво продолжала я.

Отвечая мне, он не отвернулся и не отвел глаза.

– Она утверждала, что ей нужен только я, хотя, по-моему, поступки ее говорили совершенно обратное, о чем я ей и сказал.

Я отвернулась, почувствовав легкую дурноту.

– И только поэтому ты на ней не женился?

Он привлек меня к себе, так что наши лица почти соприкоснулись.

– Я каждый день благодарю Бога, что так случилось. Потому что потом я встретил тебя… И тут уж у меня и вовсе не осталось сомнений. – Он нежно поцеловал меня, и я закрыла глаза, стараясь забыть выражение лица Джорджины, когда я сказала ей, что выхожу замуж за Джеффри. Я не просила у нее прощения, хотя несмотря на все, что я теперь узнала, мне, может быть, и следовало это сделать – ради нее, если не ради себя. Но я была с Джеффри, и Джорджина была с Натэниелом, как это и было нам всем суждено.

Мы отдыхали долго. Я не спала, прижавшись к Джеффри, и следила за тем, как поднимается и опускается во сне спинка Робби. Я положила руку ему на бочок, никогда не уставая от созерцания этого чуда. Наш малыш набегался и уснул…

– Он никуда не денется, Памела.

Я легла поудобнее, пристроив голову мужу под подбородок.

– Мало ли что придет ему в разум, даром что сын наш спит! Я еще никогда такого постреленка не видела! То тихоня тихоней, а то не догнать!

Ухом я ощущала дыхание Джеффри.

– И подумать только – ты хотела дюжину деток! – с ласковым вызовом ответил мне он.

– Я и теперь хочу, – отозвалась я, думая о детях других матерей, которым я помогла появиться на свет, в то время как все, что мне было нужно, это еще один для себя…

Его губы коснулись моей макушки.

– Но ты в безопасности, и меня успокаивает сознание, что ты не умрешь от родов, как первая жена Натэниела. Но я уверен, Натэниел желал бы много детей.

Я кивнула. Мысли сами собой переключились на Джорджину с ее бесплодием… А Натэниел выстроил новый дом для своей семьи – огромный, с пятью спальнями и изумительным садом. Каждый раз при виде него я не могла не задаться вопросом, был ли сад разбит в память о нашей матери или в назидание мне за то, что я предпочитаю огород с лечебными травами?

День был теплый, однако на берегу было прохладно. Дул легкий ветерок, и небо было в тучах. Мы наконец получили сообщение, что наша страна объявила войну Британии – газета долго доходила до острова, так что новости всегда запаздывали. Было удивительно узнать, что наша молодая страна воюет уже почти два месяца, а вид с нашего острова остается прежним.

Приближался прилив, смывая птичьи следы, предоставляя временное убежище мелким животным, зарывавшимся в песок. В пузырях пены отражалось серое небо. Когда мы были детьми, Джорджина говорила мне, что пузыри – это зеркала, в которых можно увидеть другие времена, и, если последовать за ними, они могут тебя туда вернуть. Я ей не верила, но иногда, как сейчас, я ощущала магию океана и знала, что соль и пена питали меня в утробе матери, отметив меня как дитя моря, куда я когда-нибудь вернусь.