Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен

– Отстань от него! – крикнула мама.

Пожилая медсестра вложила ей в руки нож. Мама взяла его машинально и тут же отпрянула, бросив молниеносный взгляд на отца. «Нет, – сказала она медсестре. – Разрежь лучше сама».

Вскоре торт был разрезан на несколько толстых ломтей, и мы уселись за стол. Горацио прыгнул на стул, затем соскочил, звеня своей цепью, и снова стал напрыгивать на отца, как если бы те годы, которые они провели врозь, взбурлили в нем, лишая его теперь покоя. Отец улыбается, поднося ко рту трясущейся рукой полную чашку. Мама встает, подходит к Горацио, дает ему увесистый шлепок его же цепью и загоняет под отцовское кресло. Она бросает ему кусок торта, который он подозрительно обнюхивает, затем лижет раз и другой, но не ест.

Никто не произносит ни слова. Кажется, что пирог лишил нас дара речи. Каждый раз, заслышав шум снаружи, я напрягаюсь, как тетива лука. Лицо великана то и дело появляется в окне, оно таращится на нас. Мы пьем тепловатый чай и давимся полусырым тортом – вкусовые ощущения в нем перемешаны так же, как и цвета. Обе медсестры едят изделие мамы вместе со всеми. Молодая медсестра жует старательно, всем своим видом демонстрируя решимость исполнить свой долг до конца; она сидит в стороне, и на лице ее выражение удивления от происходящего. Ощущение такое, словно мы все выступаем в некоем обязательном перформансе. У меня во рту вязкий и липкий вкус. Мама кормит Гадди, который сидит рядом с ней, но сама она не ест ничего.

– Ты не обязана кормить его, мама, – голос Яэли звучит мягко.

Но мама ее не слышит. Она берет рукой очередной кусок торта, разминает его пальцами и засовывает еще одну порцию прямо в рот своему внуку; последние лучи заходящего солнца вдруг ярко высвечивают ее нарумяненные щеки.

– Ну и ветер дул сегодня, – ни с того ни с сего замечает вдруг отец. – Всю дорогу из Иерусалима.

И он продолжает жевать свою порцию торта. Мать задумчиво смотрит на него, после чего, повернувшись, глядит на Гадди, который сидит с полуоткрытым ртом.

Я тоже сижу с набитым ртом. Аси, где ты оказался? В маленькой пристройке, служащей библиотекой для сумасшедших. Невероятная ситуация, заставившая тем не менее меня покинуть мое насиженное место, оторваться от письменного стола, с его старой настольной лампой, бросающей желтый свет на книги, – единственное, пусть и искусственное солнце, рассеивающее мрачность моей жизни. Безнадежно потерянные часы, которые я мог бы посвятить работе, пропали безо всякой пользы. Отец, мама… А если бы они умерли? Только они, двое. Почему они так и не могут ничего понять? Их бесконечные схватки, споры и ссоры, словно в детской песочнице. Двое состарившихся в непримиримой борьбе подростков – почему, зачем? Их крики и ругань всякий раз, когда мне случалось возвращаться от друзей или из скаутского похода. Яэль уже была замужем, Цви проходил военную службу. Я пробирался в постель, но они следовали за мной, садились на одеяло, стаскивая его с меня, и превращали меня в судью.

– Почему ты не ешь свой кусок торта?

– Спасибо, мама. Я не голоден.

Яэль поднимает на меня глаза. Что ей надо? Мама говорит:

– Необязательно быть голодным, чтобы съесть кусок торта. Может быть, тебе он не нравится?

– Нравится. Но я уже наелся. Мне только кажется…

Что мне кажется? Своим заиканием я лишь усугубляю ситуацию. Торт отвратителен, как оконная замазка.

Молчание. Даже Горацио притих. Устроившись под креслом у отца, он принялся яростно вылизывать свой пенис. Мутный желтоватый свет заполнял комнату. Не исключено, что в комнате находились одни покойники и я навещал их в загробном мире. Отец старательно и не торопясь дожевывал свой торт, то же делала Яэль. Гадди тем временем получил вторую порцию.

– Но сама ты еще не съела ни кусочка, – галантно заметил отец. – Твой торт – просто чудо.

Мать промолчала.

Младшая из медсестер поднялась и собрала тарелки, прихватив заодно и мою со всем, что на ней было.

– Хочешь добавки? – спросила мама у отца. Тот кивнул, не расслышав, похоже, вопроса, и тут же получил новый увесистый кусок. Вздохнув, он принял этот удар судьбы и безропотно начал жевать мамино изделие.

Молодая сестра собрала всю посуду на поднос. Кто-то открыл перед нею дверь. Она вышла наружу, и тут же чьи-то заждавшиеся руки освободили ее от подноса и через мгновение вернули его обратно. Она вытащила штепсель электропровода из розетки в стене, обернула его вокруг электрического чайника и просунула наружу, как это сделала она с подносом. И тут же вернулась обратно. Тем временем старшая медсестра что-то нашептывала маме на ухо, одновременно заворачивая остатки торта в большую салфетку. Молодая сестра вновь открыла наружную дверь, и тут же в приоткрывшемся проеме показались чьи-то головы. До нас донеслись возбужденные голоса, крики и смех. Те, кто был снаружи, терпеливо ждали, когда откроется дверь, понял я. Обе сестры, взглянув друг на друга, вышли из помещения, плотно закрыв за собою дверь.

– Эти люди, снаружи… это твои друзья?

Мама иронически усмехнулась: «Друзья…» Вывернув голову, Горацио ползет к ней, глаза его закрыты, на его густой рыжей шерсти видны глубокие пролысины. Отец глядит на пса, не отрывая взгляда от своего любимца.

– Рацио, – говорит он, – Рацио… Он здесь с тобой все это время.

– С каких это пор он Рацио? – восклицаем мы все в одно и то же время. – Его звали всегда Горацио. Ты никогда не называл его иначе.

Отец только улыбается в ответ:

– Рацио… Горацио…

– Может быть, тебе хотелось бы взять его к себе в Америку? – резко поинтересовалась мама.

Отец хохотнул:

– Я слышал, что у вас в этом году зима выдалась тяжелой… и я, похоже, поступил умно, захватив с собой пальто. Сначала я не собирался его тащить, поскольку весной здесь всегда теплее, чем в иных местах летом. Но в итоге я прихватил его, и, как я теперь вижу, получилось как нельзя лучше…

(Я понял, что он имеет в виду свой визит.)

Яэль, не говоря ни слова, встает и вручает ему большой пластиковый пакет, лежавший возле его кресла.

– Ох, да, прости… Я ведь привез тебе подарок.

Он берет пакет в руки и поворачивается к ней. «Вот здесь… кое-что… я купил это специально для тебя… – Но он не может вспомнить, что находится в этом пакете, осторожно открывает его, при этом он вопросительно смотрит на Яэль. – Да… это свитер».

Он достает из пакета нечто шерстяное… и разворачивает у себя на коленях.

– Свитер? – Мама, похоже, очень тронута.

Яэль берет свитер и набрасывает маме на плечи.

– Цвет тебе очень идет.

Мама поднимается. Вдвоем они помогают маме облачиться в подарок. Я неподвижно сижу на стуле, размышляя о том, насколько опасна эта внезапная нежность между ними. Затем бросаю взгляд на Гадди, который, замерев, не сводит глаз с собаки.

– Это именно то, что тебе нужно, – говорит отец.

– Спасибо. Тебе не следовало беспокоиться… разве я просила подарка? Но в нем действительно очень тепло…

Она смахивает слезу.

– Когда-то… давным-давно… у меня был свитер… точно такой же… как ты сумел такой же найти? – Сняв его, она вертит его так и сяк, пытаясь отыскать ярлык, которого нет. – Ты не должен был нести такие расходы. На самом деле не должен был. Может, он подойдет лучше кому-нибудь еще?.. Аси, например.

Она делает попытку вручить этот свитер мне.

Отец ни о чем подобном слышать не желает.

– Как ты можешь такое говорить? Ты даже не представляешь, как я счастлив, когда вижу тебя в такой прекрасной форме. Фантастическое улучшение… Я бы привез тебе много больше, но в чертовой спешке перед полетом…

– В спешке?

– Как только я получил твое письмо… и Кедми сказал мне…

– Ох!..

Снова начинается это хождение вокруг да около. Свет в комнате постепенно становился все слабее.

Мама снова садится.

– Итак, что нового в Америке?

– В Америке? – Закуривая сигарету, отец обдумывает ответ. – Америка большая… но ничего особенного… ничего нового. У нас тоже зима была тяжелой и долгой…