Аккрециозия - Андрей Касатов

— Вы, — осторожно начал я, не веря себе. — Всё это время состоите в Ордене? В ИСБ?

Олег ничего не ответил, но по его глазам я всё и так понял. Небольшая вольность, которую он смог себе позволить.

— Для себя я смирился. — наконец сказал Олег, — И свой выбор сделал. Судьба вновь несет меня туда. Чтобы вновь встретиться с этим феноменом. Но, как ни странно, не в иных людях, а в таких же как мы. Что же касается твоего исследования, то я не думаю, что есть некая сила, связанная с качествами каждого из нас. Это слишком частный случай. Если бы сила и существовала, то она была бы выражением всечеловеческого в людях. — он затянулся, и пока говорил следил за тем, как струится безмятежно дым, растворяясь в воздухе. — Если это связало нас, то оно должно было связать и остальных. Хотя, — он пожал плечами. — Может это вариант, какой-то более тонкой настройки.

Мы помолчали, каждый думая о своем. Мифиида потрепав меня по макушке, растворился за моей спиной. Олег посмотрел на меня.

— Скорее это судьба, то, о чем ты говоришь. Выбор и ответственность за свой выбор. Вот что может тебя вести. Так, что в итоге решение всегда за тобой. Как поступить, и что сделать. Перед чем бы она тебя не поставила. Понимаешь?

Я согласился и опрокинул еще одну рюмку в себя.

— То, что произошло с Лилей — это трагедия. Я тебе сочувствую. Но это всего лишь случайность. Не нужно подпитывать свои чувства подобными идеями. Ни к чему хорошему они не приведут…

— Ценю, — сказал я в ответ. — Правда ценю вашу заботу. Но мне кажется вы просто смирились с данностью и работаете с тем, что есть. За такую позицию — уважение. Но при этом вы отрицаете возможность проникнуть в суть вещей. Получить хоть какой-то ответ.

— Может и так. У каждого своя дорога. Чашу придется испить. Восприми это, Тём, как совет старшего товарища. Которым ты можешь распорядиться как считаешь нужным.

Жикривецкий улыбнулся, и впервые эта улыбка была искренней. Настоящей.

Мы еще немного поговорили о разном. Но наш разговор становился все более отстраненным и бессодержательным, а затем и вовсе растворился в воздухе, став ничего не значащими фразами и обещаниями. Я поблагодарил его. Пообещал, зачем-то, что буду держать всё в тайне. Он отшутился тем, что не понимает, о чем я говорю. И на этой ноте мы разошлись. Олег отправился спать. А я пошел бродить во хмелю, по темным отсекам корабля.

* * *

Через какое-то время, после нашего разговора я сидел на ступенях в одном из отсеков. Уже почти протрезвев. Прятался ото всех под покровом своих мыслей. Руками обхватив сферу я облокотился на неё. Она размерено, как буек, плавала в воздухе, покачивая меня в унисон моих мыслей. Светилась слабым светом.

Внезапно передо мной в зеве технического коридора появилась Мифиида. Белесым лицом из темноты, кутаясь в накидку из перьев, она смотрела на меня не мигая. Если бы я не знал, что это всего лишь моя мысль, смотрящая на меня из моей головы, то уже бы умер от страха.

Какое-то время я её игнорировал. Не обращая никакого внимание на гостью. Пережевывал в голове все предыдущие разговоры.

Лиля хотела уйти в торговый флот. До того крутилась в кружке Фадина, с его идеями о прижизненном посмертии. Просила протекции. Отравилась фацелией. Бред какой-то. Всё это никак не хотело складываться в какую-то цельную картину.

Надо было наведаться к Пылаеву, его общество, по странной причине, единственное не тяготило меня. Но он скорее всего отсыпается после смены или до сих пор спит в гостиной. Спичкой сейчас правил Можжевелевский.

Мифиида смотрела на меня не шелохнувшись. Машинально я коснулся вмятины на лбу. Она зачесалась, так будто изнутри черепа кто-то щекотал меня перышком в этом месте. Попытался нагнать воспоминаний о том, где я мог её получить.

Стоило мне подумать об это как лицо её просияло. Сама она все также была неподвижна. Как с картинки. Но образ её преобразился. Меня окутал легкий волнительный свет. Мягкий и нежный. Почудился летний жаркий день на берегу моря. Шелест игривых волн. Горная тропинка, круто убегающая ввысь. Простор и свежесть. Всюду зелень и ласковый ветер гуляет по склонам.

Принцесса не сказала ни слова. Но этот свет. Это одурманивающее наваждение принесло с собой особый смысл. Будто бы в запахе, будто в далеком тихом отзвуке, в коснувшемся меня чувстве. Пришел смысл сказанного и не сказанного слова.

«Извини.» — принесло наваждение.

«Извини» — пропел бы её звонкий голос, если бы она могла говорить.

В оцепенении, обняв буек сферы, покачиваясь на волнах эфира я смотрел на неё не отводя взгляд. Но больше ничего не произошло. Свет унялся, а наваждение испарилось. Она пропала.

Она сказала это мне? Я сказал это себе? Безумие уже близко.

— Ничего. — сказал я в пустоту перед собой.

Почувствовал, как голова у меня тяжелеет, как пульсирует боль в висках. Мне захотелось оставить лицо в ладонях. Навсегда сжать его и забыть все увиденное как страшный сон. Навсегда. Я продолжил лежать так, трогая проклятую вмятину под кожей на своем хрустальном черепе.

Пытался отстраниться от мыслей, продолжал прокручивать в голое образы и разговоры.

Вот идет ко мне навстречу по коридору в темноте Пылаев. Наглаженный, выбритый, в начищенных сапогах. Оттуда, издалека он говорит мне что-то, но пока я не могу различить ничего. Кроме остроконечной фуражки и странной походки.

— Уйду на флот. — говорит мне фигура. — Уйду на флот. Ты знаешь о линии, разделяющей живых и мертвых в битве? Где проходит невидимая граница инобытия?

Он шел ко мне, и с каждым словом, с каждым шагом пустота подбиралась ко мне всё ближе.

Безграничное беспричинное ворочающееся холодное черное море, полное отвесных волн, плескалось вокруг меня. Не было ни луны, ни звезд. Ничего, что могло бы дать ориентир. Ничего, что могло бы пролить свет. Дать хоть какую-то определенность. Только терпкая бездна, что ярится сама по себе, и ты в ней маленький лодки лепесток, брошенный в воду. Болтыхаешься, уцепившись в фотосферу, свет которой давно погас. Только вкус соли на губах. И патлы мокрые липнул и лезут на глаза.

Нигде вокруг не найти такой идеи, такой точки опоры, что сказал бы тебе: «Встань и иди. Вот твоя чаша. Вот твоя определенность.»

А тень Пылаева была все ближе. Неужели эта линия, эта черта инобытия — единственный