Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

— Ваши? — изумился Званцев.

— Моя теория тонкослойной изоляции оказалась ошибочной. Но в науке отрицательный результат все равно результат. Наши искания привели к получению полупроводников. Некоторые дают электрический ток при их освещении, другие при нагреве, третьи многократно увеличивают пропущенный через них ток, лучше всяких радиоламп.

— Да, конечно, — согласился Званцев. — Это переворот в технике, но нам придется пустыню выложить фотоэлементными плитами, чтобы получить требуемую мощность для выстрела.

— Да, вы правы! В особенности, высказав идею о покрытии знойных пустынь полупроводниковыми плитами. Этим путем можно насытить энергетику всей страны, не тратя топлива. Но и эта идея, как и моя «Ниагара в спичечной коробке», раньше времени высказана.

— Неужели провал всех наших усилий? — горько произнес Званцев.

— Вот что, Саша, — неожиданно так назвал его Иоффе. — Падать можно, но только не духом. У меня возникла идея.

Званцев насторожился, с надеждой глядя на академика.

— Воображение, друг мой, у вас завидное. Только что меня в этом убедили. Направлю-ка я вас к директору Ленинградского Дома ученых. Они вместе с Московским Домом ученых и киностудией «Межрабпомфильм» проводят конкурс на научно-фантастический сценарий. Наш директор Шапиро человек дельный, даст вам стенографистку и вы наговорите ей что в голову взбредет. Может быть, что-нибудь и получится.

Званцева отнюдь не утешило это предложение, но из уважения к маститому ученому он нашел Дом ученых и его директора и уже в тот же день стоял перед выжидательно смотрящей на него стенографисткой.

Преодолев смущение, он надиктовал ей «сорок бочек арестантов» о предстоящей встрече Земли с некоей блуждающей планетой, которую он назвал «Аренида», с неизбежной гибелью всего человечества, которое доживало на Земле свой век по «обратному календарю», отсчитывая, сколько дней осталось до катастрофы, приводя в отчаяние, панику и к безумному стремлению насладиться последними днями. Званцев помнил «обратный календарь» самоотверженных строителей магнитогорцев, отсчитывавших, сколько дней осталось до пуска первой домны.

Но придумал Саша экспромтом еще и то, что не все человечество пало духом, нашлись страны и люди, которые соорудили электроорудия и выстрелили в приближающееся космическое тело снарядами такой разрушительной силы, что Аренида была расколота и развалилась на уже неопасные куски, сгоревшие в атмосфере.

А вот что это были за снаряды и откуда взялась энергия для выстрелов, составляло уже новую выдумку Званцева.

И он снова помчался в Лесной к академику Иоффе, чтобы узнать, что он думает о новой возможности.

Академик внимательно выслушал и сказал:

— Что ж, с точки зрения физики магнитное поле содержит в себе энергию, а открытие Каммерлинг-Оннесом в 1911 году сверхпроводимости, казалось бы, может эту накопленную энергию сохранить и в нужный момент разрядить на ваше электроорудие.

— Именно так я и описал в сценарии. С размаху.

— Продиктовать идею с размаху можно, но вот реализовать… Здесь нужен жидкий гелий с температурой, близкой к абсолютному нулю. Король жидкого гелия — академик Петр Леонидович Капица. Загляните к нему в Институт физических проблем. Мой привет передайте.

В Москве Званцев первым делом побывал у академика Капицы в его, как прозвали ученые, «капишнике».

Академик охотно показал посланнику Иоффе свой знаменитый турбодетандер. На глазах у Званцева поданный по трубке газ вытекал из него струей сжиженного гелия, у которого Капица открыл свойство сверхтекучести.

— А теперь будет фокус, — озорно объявил Капица и к ужасу Званцева опустил руку в сосуд с жидким гелием и тотчас вынул ее, объяснив:

— Мгновенно образующийся слой газа предохраняет кожу. Вот и все, — и, довольный, улыбнулся.

Званцев ушел очарованный знаменитым ученым, учеником Резерфорда, снискавшим мировую славу своими изобретениями в его лаборатории в Кембридже.

Но надо было спешно ехать в Харьков, в лабораторию сверхнизких температур с идеей накопления энергии в магнитном поле сверхпроводника.

И там, у Халатинкова, его ждал новый удар.

В лаборатории сверхнизких температур установили, что сверхпроводимость капризно исчезает и при малейшем нагреве, и при превышении сравнительно небольшой напряженности магнитного поля. Накопить энергию для выстрела таким способом не удастся…

Удрученный, вернулся Званцев к Иосифьяну.

Тот выслушал друга.

— Как сказал мудрый академик? «Падать можно, но только не духом». Учись у него. Вместо «Ниагары» он целый океан новинок получил, а мы, если не выходит стрельбы по американским империалистам, ударим их по голове нашей магнитофугой.

— Что ты имеешь в виду, Андроник?

— Понимаешь, Саша. В Нью-Йорке в этом году открывается международная выставка «МИР ЗАВТРА». В Советском павильоне горькой для кое-кого пилюлей будет огромная диорама с изображением построенных за пятилетки заводов-гигантов. А между ними модели поездов будут шнырять. Так мы их двигать будем невидимым магнитным полем магнитофуги. Сделать это — пара пустяков!

— Игрушки вместо межконтинентального орудия?

— Ты тоже игрушку в Наркомате показывал, а дело большое закрутил. Придет и наше время для электропушек. Еще доживем. А сейчас поедешь в Америку. Меня секретные разработки здесь на якоре держат.

И Званцев неожиданно для себя попал в Америку и демонстрировал там удивленным зрителям незримую силу, движущую пока модели поездов.

Но запомнились ему в Америке 1939 года не только дома в облаках или трехэтажные улицы с надземкой, где проходили тогда паровые поезда, обдавая дымом прилегающие к дороге Дома, не знаменитые пилон и перисфера острая пирамидоидальная башня и огромный шар у ее основания на территории выставки, а закладывание там в глубоком колодце «БОМБЫ ВРЕМЕНИ», которую через пять тысяч лет должны выкопать потомки, прочтя послание к ним Эйнштейна, и достать образцы быта своих далеких предков: их автомобили, кинофильмы и… подтяжки, которым американцы придавали особое уважительное значение, подчиняясь капризной моде. В закладывании «БОМБЫ» участвовал сам Альберт Эйнштейн, с которым Званцеву очень хотелось поговорить, но не удалось, как многое другое в жизни.

На обратном пути он побывал в очаровавшем его Париже где каждый камень мостовой говорил об истории украшенной пером Александра Дюма, проехал через Германию накануне Второй мировой войны, удивляясь обходительному обращению с ним, русским, немецких таможенников, не желавших осматривать его тощий багаж, и пограничных офицеров, отдающих ему честь при виде «красной паспортины». Он не знал еще о заключении два дня назад советско-германского пакта о дружбе и ненападении.

В Москве Званцев сделал последнюю попытку возобновить работы по созданию электроорудия, видя для него и мирное применение: для разгона самолетов или межпланетных кораблей катапультами. И еще виделся ему могучий электромолот, сила которого превзошла бы все существующие устройства, но для этого требовались средства.

В Наркомате, на знакомой площади Ногина, уже не было ни Орджоникидзе, ни Павлуновского. Говорить пришлось с неким Чебышевым, который, в отличие от знаменитого математика с такой же фамилией, не обладал воображением.

— У нас нет средств для перспективных изобретений, — закончил он тяжелую для Званцева беседу.

Званцев чувствовал себя полным неудачником и, уволясь из ВЭИ, согласился с предложением «Детиздата», прочитавшего в «Ленинградской правде» содержание его сценария «Аренида», написать по его мотивам роман.

Иосифьян, занятый какими-то партийными неприятностями, казалось, совсем забыл о нем, и Званцев горестно подводил итоги своего горе-изобретательства.

К тому же страну лихорадило от громких судебных процессов над оппозиционерами. Один за другим пали их жертвами, Пятаков, а потом Бухарин. Павлуновский просто исчез, и в его кабинете сидел кто-то другой. Арестовали и поволжского немца Шефера, мягкого и милого отца Ингрид, отличавшегося исключительной аккуратностью, педантичностью и превосходным знанием немецкого языка. Возглавляя технический отдел завода в Подлипках, он был для директора Мирзаханова особенно ценным при общении с работающими на заводе специалистами из Германии.

Ударом был для Званцева выстрел в висок Орджоникидзе, когда за ним пришли чекисты. Позвонив Сталину, он просил его прекратить это безобразие и услышал издевательский ответ: — Гони их в шею.

Не вынеся позора, старый революционер предпочел застрелиться.

И, наконец, шумный процесс над Тухачевским, который был для Званцева подлинным героем. Он чувствовал себя одиноким кустом среди вывороченных с корнем деревьев.

Ведь даже Чанышев, первый, кому поведал Званцев о своем замысле, не избежал горькой участи. Его арестовали, судили и сослали в Воркуту, где, оставаясь заключенным, он, проявив свои незаурядные способности, стал начальником одной из шахт. После реабилитации он, тяжело больной, не покинул своей шахты. Побывав в Москве и встретившись со Званцевым, он произнес такие пророческие слова: