Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

Званцев не переставал восхищаться этим феерическим зрелищем не только в цехе, но и здесь, на плотине.

Увидев посланца, он побежал к проходной, где на миг задержался, чтобы позвонить жене.

— Ну как же! — ответил недовольный женский голос. — Она уже вызывала тебя, звонила, подняла меня с постели. С нетерпением ждала тебя.

— Я на заводе, там авария. Спешу к домне.

— Красивое имя, главное — редкое.

Званцев не стал слушать и бросил трубку, считая несерьезной эту пошлую игру.

Добежав до доменной печи, он увидел остановившийся скиповый подъемник, увлекающий вздыбленную вагонетку по наклонному рельсовому пути наверх, где она опрокидывала в колошник доставленную руду или уголь. Порвался трос. Вагонетка скатилась в загрузочную яму.

Завод был старый, оборудование изношенное, а главный механик считался его хозяином и отвечал за то, чтобы оно продолжало работать, порой ощущая свою полную беспомощность.

Аварии то там, то здесь были обыденностью. Званцева постоянно поднимали, к гневу жены, с постели, и он бежал на завод.

Он принимал энергичные меры, вызывал нужных людей. Сейчас предстояло заменить трос, поднять поврежденную падением вагонетку, отремонтировать, в крайнем случае поставить вместо нее запасную.

Здесь еще не знали планово-предупредительного ремонта, работали по старинке, и к новшествам молодого главного механика не всегда относились со вниманием.

Наблюдая за работой аварийной бригады, Званцев раздумывал, как бы сделать так, чтобы трос не мог порваться.

Еще со студенческой скамьи склонный к изобретательству, Званцев придумывал, казалось бы, самые невероятные способы. Первый, конечно, он заимствовал у обычных лифтов — приспособление, задерживающее вагонетку при ее скатывании назад. Но это его не удовлетворило. Наконец совершенно свежая идея осенила его.

Подошел закадычный друг, однокашник, приехавший вместе со Званцевым по окончании Томского технологического института, Коля Поддьяков, высокий, тощий и всегда веселый, серьезный инженер, но балагур. Он ведал подчиненным Званцеву литейным цехом.

— Ты что сияешь, как начищенный самовар? У тебя беда, а ты в короли улыбок рвешься.

— Понимаешь, Коля, идея в голову пришла. Чтобы не канат вагонетку скипового подъемника тащил, а она сама бы наверх забиралась.

— Что ж, ты внутрь нее привод засунуть хочешь? Фуникулер?

— Нет, совсем иное. Понимаешь, по всему наклонному ее пути поставить электромагниты, которые она, поднимаясь, сама будет перед собой включать, а те — ее подтягивать все выше и выше.

— Ну, брат, и загнул! Всех насмешить хочешь? Да ей будет легче сорваться с рельсового пути над колошниками и в небо полететь, чем плавно, неизвестно как, спуститься.

Званцев нахмурился, морща лоб. Конечно, он поторопился выложить сырую идею Поддьякову, ладно хоть ему одному.

— А у тебя что, ночная плавка?

— Детали для Магнитостроя. Ты что, забыл?

— Ну, молодец, что сам проверяешь, — перевел на другое разговор Званцев.

— Слушаю, товарищ начальник! — шутливо вытянувшись, возгласил Поддьяков и направился в свою литейную.

А Званцев задумался над его словами. «Сорвется и полетит в небо?» Может быть, не вагонетку так разгонять надо, а снаряд, и дать ему такую скорость, чтобы… чтобы он куда хочешь полетел! Ведь переключение магнитов можно делать со световой скоростью.

И скиповый подъемник в его воображении превратился в электрическое орудие, какого еще не было.

У вагонетки пришлось сменить нижние оси и колеса. Трос заменили на новый, и Званцев, ликвидировав аварию, пошел домой, думая о фантастической электропушке.

В квартиру он вошел, когда уже светало, и в передней запнулся о вынесенные туда чемоданы. Жена Ванда Казимировна, гордо сохранившая свою шляхетскую фамилию Пшешинской, стояла в дверях комнаты, подбоченясь.

— Изволь позвонить на конный двор и вызвать мне подводу, чтобы отвезти меня с вещами на вокзал этой паршивой узкоколейки.

— Что такое? Куда ты собралась? — поразился Званцев.

— Хватит, Саша, этих ночных донжуанских отлучек! Я уезжаю из Белорецка совсем и оставляю тебя свободным для этих женских голосов, которые поднимают тебя по ночам, ожидая в теплой постели.

— Послушай, Ванда! Что ты говоришь? Меня разыскивала телефонистка, чтобы я пришел к домне.

— Боже! Оказывается, она телефонисточка, да еще с таким вульгарным именем. Домнутка! Что бы сказала моя мать, выйдя в Смольном из института благородных девиц? Нечего сказать — славно развлекается ее зятек! Недаром она меня отговаривала, чтобы я не путалась с купеческим сынком.

— Оставь. Ты не на заседании комиссии по чистке, где меня все же не исключили за непролетарское происхождение по доносу твоего приятеля Пашки Золотарева.

— Ну как же! Профессора заступились! Необычайные академические успехи. За один год два курса!

Званцев тщетно пробовал увещевать жену, но, взбешенная, уязвленная, как нелепо придумала в своей дворянской гордости, она все-таки уехала. Званцев провожать ее не стал.

Он до глубины души был возмущен этой надуманной и неумной сценой.

Ванда была на семь лет старше Званцева и потребовала замужества, заподозрив беременность. Он счел своим долгом жениться. Но жизнь их не ладилась. Ванда гордилась своим происхождением от польских революционеров, сосланных в Сибирь за восстание 1863 года, считая Званцева низкородным мужланом, даже не имевшим среднего образования из-за превращения в 1916 году реального училища, где он учился, в госпиталь. В институт он поступил экстерном, условно принятый вольнослушателем. Тогда-то он и закончил два курса за один год. Она имела золотую медаль за окончание еще царской гимназии и не могла не смотреть на него свысока, а тут еще его назначение на руководящий пост на заводе, куда их направили по распределению, а она кисла за чертежным столом, вычерчивая какие-то дурацкие валки для камнедробилок. Ей нужен был повод для разрыва. Она всегда смеялась над мужем, якобы влюбленным в завод, приписывая ему вместо каждого опекаемого им механизма некую женщину. И разрыв произошел.

Званцев остался один и сел за стол чертить придуманную им электропушку. Когда заводской гудок прогудел в шесть часов утра, призывая рабочих на первую смену, Званцев отправился в модельный цех просить знакомого мастера сделать ему деревянную трубку с несколькими ребрами, между которыми можно намотать электрические катушки. Внутри трубки должен двигаться железный снарядик, им самим выточенный в механическом цехе на токарном станке.

Понимая, что он придумал военное изобретение, Званцев старался все по возможности делать сам, а когда его детище было готово, в одиночестве испробовал его дома. Снарядик перелетал через открытую дверь из одной комнаты в другую. И когда после бесчисленных доработок тот не только перелетел через открытую дверь, но и, стукнувшись в стену, отбил от нее кусок штукатурки, Званцев был вне себя от радости и пустился плясать по пустой квартире.

Вошедший без стука Коля Поддьяков решил, что Званцев сошел с ума.

— Что? Холост, пьем, гуляем? — со смехом спросил он.

Званцев не стал распространяться о причине своего веселья. Еще Коля его опять на смех поднимет, да и изобретение секретное.

— Я к тебе по приказу Чанышева. Просил передать, чтобы ты собирался. Он в Москву вылетает, а тебе нужно следом за ним. Отлитые у меня детали доставишь на Магнитострой автоколонной, а оттуда самолетом сначала до Челябинска, а потом — в Москву.

— По поводу реконструкции завода?

— Да. Чанышев крепко завернул, и ты ему нужен. А что он за человек, сам знаешь.

Званцев за год работы на заводе хорошо узнал Садыка Митхатовича, заместителя директора, человека с непостижимой памятью, который в юности выучил Коран наизусть, не зная арабского языка, и обладал железной волей и такой же педантичностью в работе, все помня и делая сам свое дело с точностью автомата и безжалостно спрашивая с других. Званцева он ценил и именно его выбрал себе в помощь для защиты проекта реконструкции завода.

Придя на завод, Званцев Чанышева не застал и только получил документы и деньги для немедленной поездки в Москву.

Отлитые для Магнитки детали грузили около литейной Поддьякова, и Званцев с чемоданчиком устроился в грузовике, шедшем во главе колонны.

В Магнитогорске Званцева поразили громады уходящих в небо сооружений будущих доменных печей, которые он представил себе гигантскими электрическими орудиями, нацеленными в небо и способными перебросить снаряды через океан. На этих сооружениях виднелась огромная надпись — своеобразный «обратный календарь», извещающий, что до пуска первой доменной печи осталось 227 дней.

Назавтра, покидая Магнитогорск, на календаре он увидел уже цифру 226. Она была видна отовсюду и вдохновляла, пугала и заставляла отдавать все силы многих тысяч людей, самоотверженно строивших самый крупный в Европе металлургический гигант.