Просто солги - Ольга Кузнецова

Неторопливо, неосторожными шагами я пробую новую почву, по-прежнему не открывая глаз. Пакет летит куда-то в сторону, но бесшумно, как будто понимает. Осколки под ногами жалобно хрустят, и я широко расставляю руки, будто боюсь потерять равновесие. Как птица, которую вот-вот унесет потоком ветра совсем к другому берегу, незнакомому.

Движения получаются неказистыми и очень-очень осторожными. Точно я пытаюсь уловить ритм бьющегося стекла. Но он все равно быстрее; быстрее, чем мой медленный-медленный танец.

И я начинаю напевать старый знакомый мотив. Мелодию, что мы когда-то с Кимом придумали.

"Зачем ты это делаешь, Кесси?", — Голос незнакомый. Голос разума из моей головы.

"Я просто это делаю", — отвечаю.

Наверное, такой вопрос — это знак, это сигнал, тайное послание. Что-то вроде, "ты и вправду чокнутая, Кесси".

Внезапно я спотыкаюсь об одну из маленьких башенок из осколков и резко падаю на колени. Руки — в царапинах (хорошо, что в своей крови — не в чужой, проносится в моей голове), а в горле начинает скапливаться обида. Обида за то, что все так вышло. Не так, как я хотела.

Слишком много времени я провожу в ожидании чуда. Что еще мгновение — и вот он. Свет в конце туннеля. Свет, на который нужно идти. Свет, который становится все дальше и дальше с каждым твоим шагом.

И я не хочу больше чувствовать, не хочу слышать тишину за стеной. Лучше крики, потому что крики — это жизнь. Хочу увидеть худенькое личико Катрины, щелкающей своими смешными подтяжками. Хочу чувствовать едкий, ядовитый запах сигаретного дыма. Хочу вновь увидеть ее заплаканные глаза, неумело подведенные черным карандашом.

Я не хочу думать о том, что все когда-нибудь-завтра образуется. Не хочу верить каждому слову лжи, которая теперь для меня сродни воздуху, сродни самому сильному наркотику. Я не хочу знать, что на уме у этих людей: у дьяволицы с малиновыми кудрями и ее черта. Я больше не хочу жить по законам этого цирка, не хочу давать больше представлений. Не хочу, чтобы люди видели, как я танцую. Не хочу, чтобы они знали, что я чувствую. Они просто не знают то, что знаю я. То, что чувствую, что слышу.

НО Я ПРОСТО НЕ ХОЧУ. Не могу. Не чувствую.

23. "Когда-нибудь я тоже выйду замуж. Но это буду уже не я"

Кончиками пальцев я провожу по туго затянутому корсету. Шнуровка упругая, жесткая — к ней приятно прикасаться, приятно ощущать.

Я похожа на невесту — только вот платье не белое. Бежевое. Грязно-белое. Как и лента в волосах. Давно распушившаяся, потрепанная лента делает меня почти чистой.

Когда-нибудь я тоже выйду замуж. У меня тоже будет белое платье, счастливая улыбка. Но это буду уже не я. Надеюсь, это буду уже не я.

…

Я думала, они поженятся весной. Той самой весной, которая уже давно прошла и унесла с собой частичку моего разума. Я думала, что меня даже не пригласят, хотя Джен и обещала, что я буду подружкой невесты. Думала, что, даже если пригласят, все равно не смогу прийти. Просто не смогу. Потому что больно.

Я думала, что, преодолевая поперек Седьмую авеню, я буду глотать слезы, а не улыбаться как сейчас. Словно это я выхожу замуж.

И я точно жду вопроса со стороны: "Почему ты улыбаешься, Кесси?", — но уже заранее знаю ответ — "просто потому что я это делаю".

Я словно переросла все эти розовые сопли и сентиментальные мысли. Словно стала немножко старше.

Дышать почему-то легко: прохладный воздух беспрепятственно проходит сквозь опустевшие легкие, — и мне хочется вдыхать его настолько часто, насколько это вообще возможно. Хочется пропускать через себя фиолетовый смог большого Нью-Йорка. И это вроде как моя личная дурная привычка.

Точнее, нет. Нью-Йорк — моя личная дурная привычка.

И это так непривычно — идти по переполненным городским улицам в коротком платье грязно-кремового цвета и ловить на себе посторонние взгляды. Так непривычно — понимать, что люди смотрят на тебя не потому, что ты можешь что-то вынюхать для них, а просто потому, что ты сегодня отлично выглядишь.

В здании собора много народу, и у всех лица счастливые — почти как у меня. Все ждут праздника, торжественного обмена клятвами, все ждут банкета, в конце концов. А я жду совсем другого. Просто хочу посмотреть, каков он из себя, этот хренов оптимист.

Рядом со мной сидит полноватая женщина со светлыми жидкими волосами. На вид женщине едва за пятьдесят, но она выглядит такой счастливой, что мне кажется, в течение этого дня она уже помолодела лет эдак на двадцать. В потемневших от возраста пухлых ладонях она зажимает уже заранее приготовленный платок. Готовится плакать от счастья и едва сдерживается, чтобы не начать прямо сейчас.

Внезапно женщина поворачивается ко мне, и в какой-то момент мне кажется, что она хочет упрекнуть меня в том, что я слишком пристально смотрю в ее сторону. В нос резко ударяет искусственный запах лаванды, чем-то похожий на аромат дешевого очистителя воздуха. Но я знаю, что больше никто в этом огромном зале не может чувствовать этот ядовитый запах.

— Меня зовут миссис Фрайд, — представляется она и в щенячьей манере сужает маленькие глазки. Хочет произвести впечатление, догадываюсь я.

— Кесси. Меня зовут просто Кесси. — Я неопределенно качаю головой и улыбаюсь, чтобы хоть как-то поддержать наметившуюся беседу.

— Кем ты приходишься… — Миссис Фрайд делает паузу и замирает, мысленно подбирая в голове нужное слово. — Жениху?.. — наконец, выпаливает она, явно не уверенная в своем предположении.

— Я подруга Джен. — Улыбаюсь. Всегда улыбаюсь. Люди любят идиотов, но милых идиоток любят особенно.

— Ах, так ты дружишь с моей дочерью! — счастливо восклицает женщина и тут же прижимает приготовленный платок к губам.

— Ну, можно и так сказать.

В этот момент начинает звучать торжественная мелодия. Не тот мотив, что мы когда-то с Кимом придумали. Эта музыка — она ненастоящая, напыщенная, слишком пафосная. Даже не для похорон.

Джен появляется вовремя. Длинный шлейф и безупречно белое платье. Мне кажется, что ей хочется разорваться от счастья, хочется лететь, а не ползти, как улитка. Но это только мне кажется. Джен неожиданно поворачивается лицом к гостям — совсем не вовремя — и я вижу на ее лице застывшие, замороженные слезы и покрасневшие от долгих рыданий глаза.