Просто солги - Ольга Кузнецова

— Мне очень жаль. — Она нервно трясет головой и сдерживает вновь подступающие слезы, и я чувствую, что в данный момент ее больше всего заботит то, что тут столько приглашенных, а не то, что у нее действительно случилось. — Мне очень жаль, — вновь повторяет она холодным мрачным шепотом, и от ее тона у всех — одна мысль на уме.

— Что случилось, Джен, детка? — Моя соседка торопливо вскакивает со скамьи и суетливой походкой несется в сторону дочери. — Что-то с твоим женихом?

И это так странно звучит из посторонних уст. Все эти сочетаемые-несочетаемые слова. Все эти "Ким", "жених", "случилось". С Кимом не может ничего случиться по определению — Ким всегда все предусматривает.

У меня тоже есть подозрения, есть своя версия вопроса "Джен, что с Кимом?" на языке, но я не могу сказать, не решаюсь, потому что чувствую, что почти что невесте сейчас не до этого.

В зале собора гробовая тишина, как будто здесь проходит не свадебная церемония, а чьи-то похороны. Как будто о ком-то умалчивают.

— Мне жаль, — снова и снова, как заведенная, повторяет Джен, и я знаю, что ей действительно жаль.

— Тебе не за что извиняться, дочка, — возражает миссис Фрайд, но не верит собственным словам. Она говорит это с сомнением, точно сама не до конца уверена, действительно ли этой поникшей девушке не за что извиняться.

— Мне так жаль… — тихо и отчаянно бормочет Джен, закрывая лицо руками. Теперь она уже действительно плачет, и эта картина поистине ужасна: несостоявшаяся невеста в ослепительно белом платье стоит посреди собора, и по ее щеке катится ледяная слеза. В этот момент она больше не Джен, которую я ненавижу, которая меня раздражает. В этот момент она — Джен, которую мне искренне жаль.

Но ведь она просто не знала. Не знала. И это ее единственное оправдание.

Но ведь она просто не знала, что Ким все время лжет. Ким ничего не делает просто так — он просчитывает каждую мелочь. И он знал, с самого начала знал, что все выйдет именно так. С самого начала.

…

Они больше не говорят обо мне. Не обсуждают, не бросают свежую сплетню с моим участием ненароком за чашечкой ненастоящего кофе. Они даже не произносят моего имени. Я чувствую, что они только и делают, что молчат обо мне.

И когда я вижу их любопытные лица, напряженно сжатые губы, ярко размалеванные алой губной помадой, я понимаю, о чем они молчат. Для них я — инопланетное чудо. Для них я — то, о чем уже не принято говорить. Ни о том, что я смогла самовольно покинуть этот дом с синими окнами, это дьявольское логово; ни о том, что я вернулась сюда вновь с десятилетней девочкой на руках со странным французским именем. Для них это — нонсенс, в здравом рассудке вернуться в эти стены.

Но они просто не знают, насколько страшно бывает порой одной в крохотной квартирке, где не осталось ни единого зеркала, ни единой тарелки. В квартире, куда ты знаешь, что они еще вернутся. Эта дамочка с малиновыми кудрями и ее чертов престарелый муж. Оба спятившие с ума.

Они не знают, что лучше слышать монотонные стоны за тонкими стенами, нежели каждую секунду внимать тишине; нежели просто знать, что там, за стеной, уже никого нет.

Они не знают, и это для их же блага.

Лея больше не вяжет. Не звякает в углу комнаты в своей обычной манере. Она даже не разговаривает со мной — только с Жи. Они вместе рисуют очередное стадо овец. Зато Лея достала давно забытую ею скрипку: когда-то давно она говорила мне, что прежде хорошо играла на скрипке.

И мне нравятся эти звуки. Сперва они кажутся жалобными и даже противными. Кажется, что они похожи на звуки, издаваемые остро заточенными когтями, если ими провести по классной доске. Но затем начинаешь понимать, что каждая повисшая в воздухе нота — это нота надежды, веры в светлое будущее. Это только кажется слабостью — на самом же деле это великая сила.

Я не замечаю, как начинаю засыпать под тихие скрипичные напевы. Затем кто-то толкает меня в плечо, неосторожно, резко выталкивая меня из блаженного царства Морфея.

— Ты спишь? — раздается теплый шепот над ухом, и я сразу же узнаю этот голос — голос плохих парней.

— Уже нет, — раздраженно бурчу я и пытаюсь пальцами разделить слепившиеся глаза. Видеть — теперь мое новое преимущества. — Джо, что тебе от меня нужно… — я бросаю полуслепой взгляд на настенные часы, — …в пять часов утра?

— Я просто подумал… — Стоп. Джо собирается меня о чем-то просить? — …ну, раз ты снова в доме, может, вернешься к своей работе?

— Не дождешься, — огрызаюсь я и, расстроенная, что меня разбудили из-за такого пустяка, плюхаюсь обратно на подушку и отворачиваюсь к стенке. — А теперь иди — дай мне поспать.

Чувствую, как чья-то очень мощная рука силой поднимает меня обратно.

— Я не договорил, Кесси, — мягко возражает Джо. — Это обязательно. И возражения не принимаются.

— Тебя Главный попросил? — догадываюсь.

— Приказал, — ухмыляется он, и даже сквозь пелену перед глазами я снова вижу его опасную усмешку.

…

Я чувствую осторожное прикосновение металла к моей шее. От резкого холода я вздрагиваю, но тут же пытаюсь взять себя в руки: я же не хочу, чтобы он отрезал мне что-то не то.

— Ты когда-нибудь раньше этим занимался? — тихо спрашиваю я, слегка поморщившись от неприятных ощущений.

Он хмыкает где-то там, за моей спиной.

— Ты действительно хочешь это знать, Кесси?

— Нет, — честно признаюсь я и сжимаю покрепче губы, чтобы, если закричу — это будет, хотя бы, не так громко. — Но хотя бы не молчи — скажи что-нибудь, а то мне страшно.

— Страшно? — злорадно переспрашивает Джо, и я слышу-чувствую, как ножницы в очередной раз с холодным лязганьем смыкаются на моих волосах. — Значит, тебе не страшно общаться с чокнутыми наркоманами — страшно только, когда я стою за твоей спиной с ножницами в руках? — Кивок. — Ты странная, Кесси, я тебе уже говорил? Но только не дергайся.

Забыв, о чем он только что меня попросил, я снова киваю и вздрагиваю от очередного прикосновения. С каждым металлическим прикосновением волос становится все меньше, но это, в сущности, не так важно.

— Почему не в парикмахерской, Джо? — интересуюсь.

— Потому что парикмахерские уже не работают, а тебе нужно избавиться от длинных волос уже сейчас.