Просто солги - Ольга Кузнецова

Я знаю, что должна обратить внимание на то, что свет горит только в одном окне на первом этаже и больше оттуда не доносится ни единого звука.

Я знаю, что должна просто повернуть в противоположную сторону и продолжить свою игру в лабиринт, потому что когда-нибудь Нью-Йорк все же выпустит меня из своих сетей.

Я знаю, что максимум, что я могу спросить у него так это, могу ли я вызвать от него такси. Знаю, что не должна рассчитывать на то, что он пригласит меня в дом, который я видела только в своих фантазиях. Дом с "не-моей" комнатой на втором этаже.

Всезнайка Кесси, — так бы назвал меня Ким, если бы был рядом.

Но это не его голос я сейчас слышу в моей голове.

21. "Эти сны никогда не отпустят меня"

Они никогда не отпустят меня. Эти сны — без единой картинки, — но так мощно въедающиеся в мозг своим цветом-вкусом-запахом, они всегда будут держать меня в своих цепких лапах. Они будут мучить меня до тех пор, пока я не сойду с ума или не умру, но даже в случае смерти я не знаю, отпустят ли меня мои сны.

Мне часто снится его — Кимов — голос. Голос, просящий меня не совершать глупости.

И в этих снах я иду в темноте, не зная, крадусь ли я по краю трясины или по тоненькой жердочке, вот-вот готовой скинуть меня вниз, в пропасть. В этих снах я иду на его голос как на горящий впереди свет.

Но — почему-то — чем дальше захожу — тем дальше от меня голос.

Я просыпаюсь.

…

— Что-то забыла? — Он спрашивает обыденно, как будто не видит в моем визите ничего необычного. Как будто я прихожу к нему каждый день, как будто я только что была у него в гостях и поэтому он спрашивает, не забыла ли я что-нибудь.

Я не знаю, что ему ответить; не знаю, нужно ли ему вообще что-либо отвечать. Как будто это естесственно — молчать в присутствии Шона.

— Хотела спросить, — наконец, выдавливаю я.

Он кивает, так, небрежно.

— Валяй, Кесс.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку — двери, знакомой мне только на ощупь. Руки сложены как какая-нибудь загородка, подбородок вздернут, в глазах — невозмутимость. Как хорошо, что прежде я не могла видеть в нем эту невозмутимость.

— Насчет… — я давлюсь вечерним воздухом, — … тех таблеток.

Шон понимающе хмыкает, с таким выражением лица — я так и знал, Кесси, я так и знал. Затем он проходит в дом — я, неуверенно, но следую за ним. В холле на стене — единственная рамка без фотографии. Проследив за моим взглядом, Шон снова улыбается.

— А ты не думала, что эти таблетки что-то вроде "ангельской пыли"? — фыркает он.

Я качаю головой.

— Я бы почувствовала, Шон. Тебе ли не знать, что я могу чувствовать всю эту дрянь?

Разговор явно не клеится. Он молчит — чего-то явно выжидает, наверное, моих очередных откровений.

Он протягивает мне горстку знакомых граненых таблеток — белых, ничем не примечательных.

— Они притупляют работу вестибулярного аппарата, Кесси. Обычные таблетки против укачивания, — как бы между прочим бросает Шон и отворачивается. А затем тихо-тихо добавляет, — В понедельник в соборе святой Елизаветы на Седьмой авеню, в полдень. Я думаю, тебе захочется прийти. Ким будет рад тебя видеть.

…

Ким всегда был прав — даже когда ошибался, он всегда был во всем прав. И меня это раздражает, бесит, доводит до чертиков. Как оставшийся на одежде запах наркоты или вечная опасная усмешка Джо. Это мой личный цирковой номер, выработанный за долгие годы рефлекс: хотите разозлить Кесси — скажите, что Ким был прав.

Даже когда он лгал, он всегда, черт возьми, был прав.

Эти сны, в которых я слышу его голос — они сродни самым страшным кошмарам. Сны, где я слышу только его голос, сны, где этот голос пускает тысячи зарядов по моему телу, заставляет чувствовать его присутствие.

Но этот сон, в котором я сейчас нахожусь, он особенный: в этом сне я нахожусь в том самом номере придорожной гостиницы на трассе Родина Кесси — Чикаго. Придорожной — потому что за окном слышу шум проносящихся автомобилей, гостиницы — потому что запах знакомый. Запах дезинфицирующих средств и тела Кима в футе от моего. Стараюсь об этом не думать.

Ким дышит спокойно, но очень глубоко, и я просто слушаю, как мерно поднимается и опускается его грудь.

И мне кажется, что я никогда не была в Нью-Йорке, никогда не слышала этих повторяющихся звуков, доносящихся сквозь тонкие стены, никогда не шла как собака-ищейка на запах, чтобы убивать. Мне кажется, что в своей жизни я не убила ни одного наркомана. Ни одной смерти ради Отечества.

Внезапно звонит телефон. Как тогда, почти год назад, снова звонит телефон. Но я знаю. Каким-то неведомым образом я знаю, что это всего лишь сон, поэтому не боюсь. Ни голоса, который уже почти готова услышать в телефонной трубке, ни Кима, который вот-вот проснется. Я — Кесси, которая почти ничего не боится.

Не знаю — угадываю — на какую кнопку нажать, чтобы принять вызов. В трубке — мужской голос. Тоже знакомый, но это совсем не тот голос, который я ожидала услышать. Он задает мне свой главный вопрос, и мой сон сразу же становится цветным. И я вижу это покрасневшее от злости лицо, сплошь и поперек покрытое отвратительными волдырями. Вижу серую чуть помятую шляпу, которая закрывает маленькие поросячьи глазки и бросает нелепые тени. И мне кажется, что я — это тоже его тень. Его материальное альтер-эго.

— Ты веришь в Бога, Кесси? — На другом конце провода я слышу пистолетный выстрел.

Я просыпаюсь резко, вся в холодном поту. Дышать тяжело — дышать почти невозможно. И я задыхаюсь в собственных страхах, погибаю от мощных рук собственных снов, так крепко держащих меня за горло.

Но телефон звонит на самом деле. Телефон — это реальность, к которой я не хочу возвращаться.

Я испуганно оглядываюсь и, обнаружив постель Жи пустой, чувствую, как сердце резким движением уходит в самые пятки. А затем вспоминаю — Жи сейчас у Леи. Там безопаснее, в доме с синими окнами.

С трудом заставляю себя подняться с кровати в поисках визжащего телефона. Но в голове — ни единой мысли, как будто все выкачали одним мощным рывком. Тем самым насосом по выкачиванию душ.

— Я слушаю, — хриплым голосом говорю я. Даже еще не до конца вижу, что происходит (глаза до сих пор закрыты), но слушаю, впитываю все звуки, точно губка.