Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты - Владислав Чернилевский

сразу заметил, как появились их создатели. Множество безликих призраков, в которых с трудом угадывались тени человеческих черт, вышли из своих темных углов, чтобы посмотреть на незваного гостя, которых не появлялось здесь множество лет. Мертвые приближались ко мне, создавая плотную завесу из своих прозрачных тел и окружая меня со всех сторон. Тени о чем-то говорили между собой – в комнате стоял гул, в котором было невозможно разобрать отдельных слов, только интонации калейдоскопа фраз. Звук мертвого хора нарастал, оглушая разум. От накрывающей симфонии становилось не по себе, и я заткнул уши, пытаясь спрятаться от нее, но голоса зазвучали в моей голове. Хотелось бежать. Но бежать было некуда.

Один из призраков отделился от толпы и полетел на меня! Пытаясь спастись, я сделал шаг в сторону, но тень полетела следом и прошла сквозь мое тело! Было не больно: только мерзкая судорога пробежала от конечностей до головы, после которой я ощутил легкую усталость – своим пустым прикосновением мертвый вычерпнул из меня часть жизни. Я обернулся. На полу остались брызги моей тени, подобные брызгам крови. В этот момент в спину влетел еще один призрак. И снова раздражающая судорога. И снова вычерпнутая жизнь. И снова раненая тень.

Когда третий призрак вошел в меня, я потерял самообладание и побежал к выходу из комнаты – прямо через толпу. Но каждая тень, через которую я проходил, забирала свою часть жизни. До двери оставалось всего несколько шагов, когда я обессилено рухнул на пол. Я пробовал ползти, но призраки не оставляли меня в покое, продолжая терзать мою душу. Слабость. Головокружение. В голове нарастал гул. Громче и громче. Громче и громче. Взрыв оглушающей тишины. И темнота.

ГЛАВА 8. ПРОБУЖДЕНИЕ

Я лежал в постели больничной палаты. Вокруг было темно: белые стены комнаты померкли, окрасившись серым. Тусклый свет шел от окна, позволяя разглядеть силуэты мебели и отбрасывая искаженные сновидениями тени. Они были подобны ночным монстрам, кружащим над спящим ребенком, которого его страхи загнали под одеяло с головой. Сейчас я напоминал себе этого ребенка – разве что не прятался в кровать. Мой взгляд бегал по комнате: я искал ее, замерев в ожидании страха, оттого, что не смогу этого сделать. Но она была здесь.

Я уже видел эту картину. Селена сидела на подоконнике. Одной рукой она прижимала к себе коленки, а в другой держала свисающего вдоль батареи кролика. Голова девушки была повернута к окну и слегка наклонена вбок. Несильно, и если бы не свисающие волосы, то я бы увидел ее глаза, которые смотрели сквозь стекло.

В этот раз за окном не было ни солнца, ни зеленых деревьев. Вместо них пейзажем была черная комната, посередине которой стоял бледный саркофаг. Холодный свет от светодиодной ленты освещал измученную девушку внутри гроба. Селена смотрела на нее. Она смотрела сама на себя. И на человека, сидевшего рядом с саркофагом. Алексей Георгиевич находился в молчаливом безмолвии, напоминая скорее статую, чем живого человека. Свет от гроба освещал половину его лица, оставляя вторую сокрытой в темноте. Он оставался абсолютно недвижим, и лишь редкие моргания напоминали о том, что он все еще человек. Но это не делало картину за окном живой. Там была смерть, смерть и невыносимая безысходность, которая давила, ломала психику. Я закрыл глаза, чтобы укрыться от молчаливого ужаса, но мой разум уже подхватил мрачные образы, и воображение продолжило рисовать картину декаданса в моей голове.

В своем воображении я увидел грустную девушку, которая сидит в белой палате и сквозь глухое стекло смотрит, как в темных кабинетах Лаборатории оживает мир. Люди в стильных костюмах, белых халатах, небрежных джинсах приходят на работу, о чем-то оживленно беседуют, смеются, наливают и пьют чай. В их глазах она видит воодушевление, азарт. Иногда их лица сковываются напряженностью, но чаще в них читается одержимость мечтой. Девушка хочет присоединиться к беседе, к людям, сесть рядом с ними, высказать свое мнение. Но Пленница заперта внутри белой комнаты, она не откроет окно, не пройдет через запертые ставни, ее никто не услышит сквозь прозрачное стекло. Девушка кричит, но лед окон не дает пробиться голосу наружу. Пленница обессиленно падает на кровать и прижимает к себе плюшевого кролика.

Наступает вечер. Работники выключают свет в кабинетах и расходятся по домам. Только сторожа продолжают нести свою вахту, но вскоре и они, поддавшись дреме, сползают на спинку стула. Там, где несколько часов назад горели огни и кипела жизнь, глухие статуи окрашивают комнаты сном и темнотой, посреди которой Пленница вновь видит свое иссохшее тело, освещенное холодным светом герметичного саркофага. И так проходит день за днем, вечер за вечером уже долгие годы.

Девушка не может, не хочет верить, что превратилась в уродливую мумию, обреченную на вечное заточение. Пленница белой комнаты садится на подоконник и прижимает коленки к груди. Ее голова клонится к стеклу, а на глазах проступают слезы. Ничего не изменится. Никогда…

Ее боль стала моей болью.

– Селена! – закричал я и открыл глаза.

Девушка на окне повернулась, и я увидел ее мертвецки бледное лицо таким, каким я видел его в саркофаге. Но не только лицо. Кожа на истощенных руках и ступнях была натянута на кости; волосы просаленные и слипшиеся; ногти уродливы в своей неестественной длине. И что самое жуткое – я видел сразу их двоих: одна копия сидела на подоконнике, а другая – спала в хрустальном гробу за окном. Страшно. Ужасно страшно и жутко. Я был готов сорваться с места, еще не зная для чего: бежать от своего кошмара или драться с ним. И только протяжный голос Селены удержал меня на месте.

– Часы пробили двенадцать, волшебство закончилось. Теперь я стала настоящей. Не нравлюсь тебе такой, да? – спросила Селена. В ее голосе не было обиды или печали, как будто это был обычный детский вопрос по пустяковой вещи.

– При солнечном свете ты выглядишь лучше, – ответил я.

Это было какое-то дежавю: как будто встреча с умершей Кристиной повторяется второй раз, только теперь с другим человеком. Я видел ее живой, и вот теперь она передо мной мертвая. И снова я должен подбирать слова, чтобы мы разошлись без ссоры.

Селена на мою фразу ничего не ответила. Она отвернулась и стала снова смотреть на свое застывшее в гробу тело. Это был какой-то мазохизм: Селена терзала свою душу, но не отводила взгляд. Эта боль не давала ей облегчения, но она хотела пытать ей себя. Гости