Заколдованная рубашка - Н Кальма

- Это ваш ординанца? Держите его при себе. Он может пригодиться для связи. Там, где не пройдет иной раз взрослый, пройдет мальчишка. Обстановка усложняется, предупреждаю вас.

Мечников прямо из штаба отправился в казарму седьмого отряда. У него была еще смутная надежда забрать с собой Александра, Пучеглаза и Монти. Но, придя в казарму, он узнал, что трое друзей куда-то спешно отправились по приказу полковника Сиртори, что сам полковник был здесь и долго с ними разговаривал. Льву стало не по себе. Безотчетная тревога не давала ему ни на чем сосредоточиться. А тут еще Лука то и дело приставал к нему с вопросами.

- А синьор Алессандро поедет с нами? А Ирсуто мы возьмем? А мы скоро отправимся? А далеко это? А бурбонцы на нас там не нападут?

Наконец раздраженный Мечников велел ему замолчать. Вдруг Лука закричал:

- А вот и наши возвращаются!

В самом деле, во двор казармы входили трое друзей. У каждого под мышкой был большой сверток с полной одеждой местных ремесленников: беретом, длинной блузой и бархатными штанами. Все трое были возбуждены и страшно торопились: приказано было выйти из города непременно днем и вполне открыто.

Александр, увидев Мечникова, бросился к нему:

- Левушка, мы отправляемся, и знаешь куда - в Палермо! - Он наскоро рассказал, зачем они идут в столицу Сицилии. - Мы хотели, чтоб и ты и Лука шли с нами, но Сиртори сказал, что Гарибальди уже поручил тебе другое дело. Это правда?

- Правда, - сказал Лев, хмурясь. - Иду строить укрепления, хотя, честно говоря, мало что в этом смыслю. Но если Гарибальди говорит, что это нужно... Послушай, - перебил он сам себя, - неужто ты не пойдешь со мной? Ведь стоит только сказать Сиртори.

- Да нет же, Левушка, как ты не понимаешь, ведь я иду в Палермо, опять принялся объяснять Александр, не замечая, как это сердит Мечникова. - Мы же ненадолго разлучаемся. Увидимся в Палермо. И ты непременно должен в это время записывать все-все, что случится с тобой и вокруг тебя, чтобы я после мог прочитать. И про меня напиши, как мы сидели под плащом, - улыбнулся Александр. - Будешь писать свои записки? Обещаешь?

Лев чувствовал и досаду, и странное стеснение в сердце.

- Писать записки буду, но о тебе нарочно не скажу ни слова, - сказал он, и Есипов не понял, говорит он шутя или серьезно.

А Лев смотрел на радостного, розового от волнения мальчика, который стал ему братом, и где-то глубоко внутри шевелилась беспокойная мысль: "Не надо бы нам расставаться. Не было бы худа".

38. НА УКРЕПЛЕНИЯХ

(Из записок Льва Мечникова)

Едва садилось солнце, я брал с собою по несколько человек абруццев с лопатами и топорами, и мы отправлялись в сторону от шоссе разыскивать все бывшие там проселочные дороги, и те из них, по которым можно было бы провезти пушки или пройти конным отрядам, мы перерезывали рвами, ставили там рогатки и всякого рода баррикады. Часто нам приходилось забираться очень близко к неприятельским аванпостам. Иногда мы даже слышали разговоры в бурбонском лагере, и разговоры почти всегда происходили на немецком языке. Поросшая густым кустарником местность благоприятствовала нам, а благодаря неисправности аванпостной службы в королевском войске мы были вне всякой опасности. Три или четыре дня кряду продолжались наши вечерние экскурсии. Мы изрезали все дороги и тропинки. Возвращаясь, я вздумал забраться несколько в чащу, в сторону от дороги. Я шел со всевозможною осторожностью, медленно ступая и держа саблю под мышкой. Работники, притаив дыхание, пробирались за мною. Вдруг раздалось несколько выстрелов, и пули прожужжали над нашими головами. Испуганные абруццы согнулись в три погибели и повернули назад с намерением выбраться на дорогу. Они, конечно, поступили очень нерасчетливо. За нами могла быть погоня, а в кустах спрятаться было несравненно легче, нежели на ровной дороге, убежать же от конной погони нечего было и надеяться. Уговаривать их и объяснять им все это было некогда, а одному оставаться было слишком невыгодно, и я отправился вслед за ними. Они бежали так быстро, что угнаться за ними я не мог. Погони, однако, никакой не оказалось, но, едва мы прошли или, правильнее, пробежали несколько шагов, снова раздались выстрелы, и несколько пуль впереди нас взбороздили землю почти у нас под ногами. Очевидно, невдалеке был поставлен пикет, состоявший, насколько можно было судить по выстрелам, из пяти или шести человек. Если б их было больше, они непременно вышли бы помешать нам работать. Сообразив все это, я увидел, что опасности особенной не было, и старался объяснить это работникам, которые при выстрелах повалились все на землю. "Странное это дело, подумаешь, - проговорил, вставая, несколько сконфуженный бритый детина лет тридцати с плутовской физиономией. - Ведь летит она, проклятая, словно жук или комар какой, а ведь так сердце и ёкнет, как услышишь этот мерзкий визг".

Бурбонцы не сочли нужным беспокоить наше дальнейшее путешествие. После нескольких минут скорой ходьбы мы выбрались наконец на большую дорогу. Тут нашими стараниями была воздвигнута баррикада, которая служила нам самым передовым пунктом.

Баррикада была сооружена из материала, какой попадался под руку.

Я хотел воспользоваться оставшимся свободным временем и распорядился немедленно об окончании баррикады. Работники, довольные счастливым исходом нашего последнего предприятия, весело принялись за дело, припевая свои народные горные напевы. Сицилийский полковник Коррао сидел на барабане. Возле него живописной группой расположились несколько солдат и офицеров его батальона и вели оживленный разговор.

Я присоединился к ним. В стороне солдаты лежали на солнце у сложенных в кучки ружей. Гремели пушки. Их сухой, отрывочный гул раздавался странным диссонансом среди местности, которая казалась созданною для сцен иного рода. Молодой медик с черною бородкой живописно стоял, опершись на щегольской карабин. Новая красная рубашка с широкими складками облегала его могучую грудь и плечи. В выговоре легко было узнать венецианца. Он с жаром рассказывал о своем побеге из Виченцы, где его принуждали вступить медиком в австрийское войско. Каждое его слово дышало пылкостью молодости.

Внезапно из города приехали две извозчичьи коляски, остановились невдалеке, и из них вышли несколько человек в красных рубашках. "Да здравствует генерал!" - раздалось повсюду, и не было никакой возможности удержать работников на местах. Гарибальди шел впереди группы офицеров. Он был в своем обыкновенном костюме. Полинявшая красная рубаха, узкие серые панталоны раструбом книзу и худые нечищенные сапоги. Венгерская черная шапочка была надвинута на самые брови.

Видно было, что он не в духе. Голова была опущена на грудь, и брови нахмурены. Он подошел к начатым работам, влез на парапет, посмотрел во все стороны и молча пошел дальше. Работники кидали шапки вверх и восторженно кричали: "Вива!" Он, казалось, ничего не слышал. Вдруг, откуда ни возьмись, дон Доменико, руководитель абруццев, бежит вприпрыжку, застегивая сюртук. Он догнал Гарибальди, забежал вперед, стал на одно колено и, поймав его правую руку, поцеловал ее в экстазе. "Io baccio quella destra, - сказал он торжественно, - che porto il glorioso alloro di liberta nel mio paese". ("Я целую десницу, принесшую славный лавр свободы в мое отечество".) Абруццы неистово рукоплескали и кричали: "Вива!" Гарибальди, кажется, было очень неловко: он скорыми шагами пошел вперед и ловко вскарабкался на крутой холм. "Генерал очень озабочен сегодня", сказал мне один из сопутствовавших ему офицеров и поспешил вдогонку за ним.

- Досадно, что я не взял с собою своего сынишку. Кто знает, придется ли ему увидать этого удивительного человека, - сказал дон Доменико, утирая рукавом свои глаза.

* * *

Вот и еще одно происшествие. По дороге пробирались две фигуры, вида которых нельзя было различить. Несколько солдат с заряженными ружьями выбежали вперед.

- Picciotto! - флегматически заметил Коррао. - Не пожалей глотки, закричи им, чтоб прямо шли сюда.

- Ну, а как они в сторону - да тягу? - возразил толстый часовой с отвисшими рукавами рубахи, что еще больше придавало ему вид пульчинеля, которого и без того напоминала вся его фигура.

- А если они в сторону - да тягу, - повторил полковник, - то пошли им на дорогу по золотнику свинца на брата и увидишь, что они недалеко уйдут с этой ношею.

Шедшие приостановились. Один из них упал на колени. Солдаты прицелились в них и махали им, чтоб они шли вперед, те, однако, не двигались с места.

- Gigillo! Малый! - крикнул полковник своему денщику. - Возьми моего жеребца да лети во всю прыть и приведи сюда этих двух животных. Sara qualche spia. Верно, шпион, - прибавил он, обратясь к нам.

Прохожих привели. Один - худой, загорелый, в одежде мужика, другой мальчик лет восемнадцати, одетый по-городскому, с полным лицом, бледным от страха. Его черные волосы были сильно припомажены и щегольски причесаны, с английским пробором на затылке. Оба дрожали от страха и судорожно повторяли: "Viva l'Italia... Siamo tutti fratelli... Nonci fatte danno..." "Да здравствует Италия... Мы все братья... Не делайте нам зла..."