Пилигрим - Тимоти Финдли

— Я верю ему! — прошептал он. — Верю. Если я не смогу ему поверить, то погибну, даже не попытавшись…

Пилигрим в этот вечер тоже сидел один. Он раздвинул шторы и смотрел из окна спальни, как восходит луна. Однако не луна занимала его мысли. Он думал совсем о другом, и эти размышления изумили его самого, настолько они были непрошеными.

…а теперь я расскажу тебе сказку о прилежном кролике. Его звали Питер, а его овдовевшую мать — Жозефиной. У него было три сестры: Мопси, Флоnси и Тряпичный Хвостик. А кроме того, у него был двоюродный брат по имени…

Барнаби!

Нет, не то. Хотя имя должно начинаться на «Бэ». Я так думаю.

Бобби?

Нет, вряд ли. Только не кролик Бобби. «Кролик Бобби» не звучит, а Питер — звучит. И Мопси, и Флоnси, и Жозефина, и Тряпичный Хвостик — тоже. Все это настоящие кроличьи имена, а…

Барраклюк.

Кролик Барраклюк. Это уже лучше. Был такой мальчик, живший в приюте Христа, который питался только салатом. Салатом, горохом и капустой — зелень как панацея. Барракать — Барракак. Его вечно дразнили; и не просто дразнили — над ним измывались. Даже заставили носить на шее табличку со стишком:

Я Барра —Как угодно вам.Не знаю, как сказать.Но если будете меняДразнить и допекать,Я стану Барракать.А если пустите струюМочи на мой башмак,Я буду Барракак.

Мальчишки — они всегда такие. Они ведут войну на школьном дворе, а потом она выплескивается на футбольные поля и на поле Ватерлоо. Бедняга Барраклюк! Он сам был бельгийским полем боя, где его лупили почем зря. А потом он уехал и погиб в Судане при Омдурмане (город в Судане, где произошло сражение в 1898 г.). Что бы это ни значило.

И все потому, что ел салат.

Он хотел стать драматургом. Вторым Ибсеном.

Ибсен.

Это ж надо такое придумать! Как будто англичанин может стать Ибсеном! И все же он был им — он был предан простым реалиям жизни. Жизни, как таковой.

«Будь моя воля, я закрыл бы все двери в царство грядущего! — говорил он. — Если бы Ибсен не захлопнул их до меня. Я закрыл бы все двери, не только двери кукольного дома! И накормил всех диких уток в мире. А еще я выстрелил бы из всех ружей, хотя говорят, что люди не должны так делать. Однако Гедда (героиня пьесы Г.Ибсена «Гедда Габлер») выстрелила — и была права. Права, потому что другие женщины тоже попадали в такую ситуацию и поступали так же. Но на каждую Гедду, которая стреляет, должно быть много таких, которым это не нужно — не нужно умирать. Да, Пилигрим! Да! Ты в это не веришь? А я верю. Верю. Именно для этого пишут пьесы — или должны писать. Чтобы порвать цепи. Чтобы освободить нас друг от друга и от диких, удушающих, убийственных правил, по которым мы живем. Именно это я, сделал бы — и сделаю когда-нибудь, если у меня будет хоть малейшая возможность!»

А потом — Омдурман. И смерть.

Барраклюк.

Нет, все не то.

Брайнерд?

Вряд ли.

Беверли?

Возможно.

Кролик Беверли и его двоюродный брат Питер. Да, так могло быть. Потом он вроде бы женился на одной из сестер Питера… Мне так кажется.

Нет. Все было не так.

Пилигрим вытащил «Сказку о кролике Питере» (книга английской писательницы Беатрисы Поттер (1866–1943) из верхнего ящика комода и приоткрыл обложку. «Темпл Прайд, — прочел он. — С любовью от мамы, Рождество 1905». Пилигрим прятал эту книжку среди носовых платков из страха, как бы какой-нибудь другой эрудированный читатель не наткнулся на нее и не стащил. Точно так же, как Питер залез в огород к мистеру Макгрегору в надежде слямзить немного салата, любой человек, мало-мальски склонный к расширению кругозора, мог украсть эту книгу, удрать с ней и наслаждаться ею.

Вот он, Питер, в голубом пиджаке и черных шлепанцах.

«Возможно, это лучшая книга, написанная по-английски, — подумал Пилигрим. — Вполне возможно».

В ней есть все необходимое. Интрига. Опасность. Поиски приключений. Бедность. Борьба. Верность и обман. Преступление и наказание. Проблема и решение. Не говоря уже о морали и любовной истории, пускай и печальной. Ведь крольчиха Жозефина осталась вдовой с четырьмя детьми на руках, а ее благоверный был запечен в пирог настоящей Медеей!

Ну, не совсем настоящей… и все же злодейской фигурой силой, с которой приходилось сражаться в мире кроликов… Грозная, зловещая миссис Макгрегор с ложками, кастрюлями и ножами. И в придачу сам мистер Макгрегор, вооруженный до зубов, всегда готовый убить бедного кролика.

И все это из-за любви /с капустным листьям, фасоли и редиске.

Барраклюк. Капуста. Мальчишеские войны. Ватерлоо. Oмдурман.

Будешь есть, чего тебе дают, сынок. Лопай — или голодай.

Пилигрим погладил маленькую книжку.

Любимая. А может, это глупо — быть таким сентиментальным? Может, это безумие?

Взрослый — настоящий кладезь для ребенка. Можно сказать, его первое столкновение с грубой реальностью, особенно для отпрыска из богатой семьи. Ребенка, забаррикадированного в мире детской комнаты с уютным камином, слабым чаем с молоком и сахаром, игрушечными солдатиками, сказками и длинной лестницей вниз к родителями взрослому миру.

У меня в детстве, наверное, тоже была любимая книга, хотя я не nомню, какая именно. Басни Эзоnа?

Он улыбнулся.

Я много раз был ребенком, однако толком не помню ни одного своего детства. Знаю, что лежал в темных подвалах и на светлых чердаках с игрушками — в замках, хижинах и пещерах. В памяти мелькают образы маминой руки или папиных плеч. Столько мам и столько пап, которых я должен бы оплакивать, будь я нормальным человеком! Но я не такой и никогда таким не был. Похоже, я проспал все свои детства — каждое из них, — хотя я помню других детей, то ли братьев и сестер, то ли друзей. Брат во Флоренции, сестра в Испании, какoй-тo мальчик в Греции… В остальном я словно спал. И видел сны.

Никто не понимает. Единственное детство, которое я действительно помню — или по крайней мере могу сказать, что оно мне не приснилось, — собрано по крупицам из наблюдений за детством других людей. Темnл, Тоби, Кейт, Кассандры… Антигоны… Астианакса (Сын Гектора и Андромахи в греческой мифологии). Сказать, что я долгое время пробыл в спячке, значит не сказать ничего. Столько детств — и ни единой детской комнаты, которую я мог бы вспомнить.

Я спал. Просыпался. И меня находили. Всегда находили. Найденыш. Как нашла меня Сибил. Лежащего под деревом. Было ли это ореховое дерево? Или дуб? Не помню.

Восемнадцать. Восемнадцать лет. Мне всегда было восемнадцать при рождении. Или так казалось. До того были только сны.

Возможно, это смешно. Забавно. Он улыбнулся, но рассмеяться не смог.

Как было бы интересно вспомнить себя ребенком! По-настоящему, не во сне. Держать эту книжку в своей ручонке. Пытаться понять значение слов, глядя на них моими собственными детскими глазами. Водить пальчиком по строчкам…

«Это был голубой пиджак с медными пуговицами, вполне еще новый».

Или:

«Питер спросил ее, как пройти к воротам…

И еще:

«Мистер Макгрегор надел маленький пиджак и туфли на пугало, чтобы стращать ворон».

И дальше:

«Мама уложила его в кровать и заварила ромашковый чай. И она дала немного Питеру! Одну столовую ложку перед сном».

Пилигрим погладил страницы и закрыл книгу.

Барнаби? Бобби? Барраклюк?

Представим, что у меня есть двоюродный брат, чье имя начинается на «Бэ». Как бы я хотел, чтобы ею звали?

Бенедикт?

Предатель Арнольд (Бенедикт Арнольд (1741–1801) — один из самых знаменитых предателей в истории Америки, продавший англичанам военные секреты во время Американской революционной войны) — или же шекспировский балагур, завзятый холостяк, как и я сам (Герой комедии В.Шекспира «Много шума из ничего»)? Я никогда не был женат, хотя и выходил замуж, когда рождался женщиной…

Но я же не желаю, чтобы мой двоюродный брат был предателем только потому, что его имя начинается на «Бэ»?

Впрочем, не уверен. Предатель хотя бы знает, чего хочет. А мы, остальные, колеблемся и надеваем патриотические маски. Лучше уж раз и навсегда оказаться по ту сторону забора. Это по крайней мере означает, что у человека есть выбор, что его сознание живо и он способен спорить. Просто родиться американцем, англичанином, греком — ничего не значит, если у вас нет права выбора. У каждого человека должна быть возможность родиться вопреки чьим-то верованиям. Просто патриотом — это кандалы.