Пилигрим - Тимоти Финдли

Ладно, Бог с ним, с Бенедиктом Арнольдом.

А шекспировский Бенедикт? Я мог бы проголосовать «за», но у него есть один недостаток. Он женился.

Пилигрим отложил книгу и сел на кровать. Бедняга Барраклюк! При Омдурмане…

Империя.

Он искоса глянул на обложку.

Голубой пиджак. Медные пуговицы. Редиски. Малиновка. Рукоятка лопаты. Ноги в шлепанцах.

Малиновка поющая. Питер в экстазе — грызущий. И растущая волокнистая фасоль. И вскопанная земля — разрыхленная и пышущая здоровьем. Великолепная. И малиновка с поднятой лапкой, и Питер, положивший ногу на ногу. Само олицетворение песни. Само воплощение умиротворения.

И каждый из них вторгается в чужую империю: огород мистера Макгрегора.

Почему все это кажется таким знакомым?

— Дай мне застолбить эту землю и посадить мою капусту, — сказал Пилигрим луне за окном. — Моя капуста будет вешками. Моими вешками, которыми я заявляю права на землю. Мою землю. А если ты ступишь на нее, не принимая всерьез мои вешки и намерения, моя жена запечет тебя в пирог.

Он улыбнулся и закрыл глаза.

Оставь Луну в покое — на ней нет вешек. Но когда-нибудь они на ней будут — и Барраклюк погибнет там, Как пить дать. За любовь к капусте и салату.

Кузен Бенедuкт, я приветствую тебя! Я уже по другую сторону этого спора. Я слишком часто видел, как люди пушками заявляют права на свой огород.

Как же, как же… ну как же его звали?

Бенедикт? Абу бен Адем (Герой стихотворения Ханта (Генри Джеймса) Лея О784-1859), английского поэта и журналиста)?

Пилигрим улыбнулся.

Benedictus qui venit in nomine Domine?

«Благословен Грядый во имя Господне…» (Евангелие от Матфея, 23:39; от Луки, 13:35)

Кролик Питер.

А теперь ее нет — последней, нашедшей меня. Она подошла ко мне, когда я лежал под деревом, и спросила: «Вы заблудились? Могу я помочь вам найти дорогу?»

В руках у нее была книга — детская книга, Как и эта. Братья Гримм.

«Мне двенадцать, — сказала она. — Ия уже слишком взрослая, чтобы читать волшебные сказки. Но книга была на полке, а я не могла заснуть… Вы знаете сказку про Генделя и Гретель?»

Я ответил: «Нет. Меня зовут Пилигрим».

А ее звали Сибuл — и ее дочь Темпл двадцать пять лет спустя подарит мне «Сказку о кролике Питере».

«Темпл Прайд, — прочел он снова. — С любовью от мамы, Рождество 1905».

Барраклюк. Капуста. Империя. Смерть.

Если бы только я мог вспомнить…

Он выключил свет и лег, натянув одеяло до подбородка.

Я буду лежать, и имя само ко мне придет.

Брамс. Бетховен. Бах. Боккерини. Беллерофон. Баал. Бэкон. Блеет. Бронтозавр. Баррu. Барнум. Белок. Блейк. Борджиа. Бульвер-Литтон. Бенджамин…

Бенджамин. Ну конечно! Мой кузен Бенджамин. Приветствую тебя!

Перед глазами у него стояла Темпл- такая, какой она была сегодня на станции, с Алисой, украшенной черным бантиком, братьями и сестрами по сторонам. Ее мать, Сибил, умерла. Погибла. Ушла. На самом деле ушла — в лес, вместе с Гензелем и Гретель, где они с Сибил встретились столько лет назад. Кто знает, позволят ли ему когда-нибудь последовать за ней?

Было полнолуние, и Татьяна Блавинская не могла уснуть.

Она оделась так, словно собиралась выступить на сцене в роли королевы русалок во втором акте «Жизели». Округлые руки обнажены, лишь полоски светлого шифона свободно падают с плеч до талии. Юбки чуть длиннее колена, под ними — самые лучшие белые чулки. Талия туго перетянута поясом из бледно-зеленой тафты, завязанным бантом, похожим на крылышки. Волосы, заплетенные в косы, уложены сзади от уха до уха, на запястьях — зеленые ленточки.

Положив на колени балетные тапочки, графиня села у окна, глядя вверх на луну, которая взошла над клиникой и над горами и сияла так ярко, что можно было пересчитать все проклюнувшиеся из почек листочки.

Сестра Дора сидела на кровати, боясь оставить пациентку одну в столь задумчивом состоянии. Весь вечер графиня занималась своими костюмами: извлекала их один за другим из шкафа и кофра в углу, подносила к зеркалу, а потом бросала на кровать, на спинки стульев и даже на пол.

Пернатый корсаж принцессы Флорины для па-де-де синей птицы из «Спящей красавицы». Алая пачка с высокой талией — и веер! — для вариаций из «Дон Кихота». Крылья бабочки из «Мотыльков». Фиолетово-пурпурный наряд феи из «Щелкунчика» с диадемой из фальшивых аметистов и волшебной палочкой. Три лебедя — два белых, один черный — и сама принцесса Аврора.

— Императорская Россия во всем блеске ее славы! Посмотри, какая вышивка бисером здесь, здесь и здесь! А это! Мое любимое, любимое, любимое! Сцена, которую танцуют при свете луны. Мирта, королева русалок! Ах, была бы здесь публика, оркестр, кордебалет — я танцевала бы до зари!

Блавинская рассматривала себя в зеркале, отражавшем ее в полный рост.

— Ты даже представить себе не можешь, как я выпрашивала роль Мирты! Видишь ли, у меня тело не такое, как нужно. И все-таки это был мой самый грандиозный успех. По традиции она высокая, а я — нет. По традиции она стройная, как струйка воды, а я — нет… — Графиня улыбнулась. — По традиции она холодная, а я — нет. Но я так хотела! Так хотела! Я должна была ее танцевать! Я уговаривала дать мне эту роль, станцевала ее для них, и они согласились. А что им оставалось делать? Она рассмеялась. — Я была великолепна. — Она села. — Великолепна… — И закончила шепотом: — Потому что я тоже умерла девственницей.

Сестра Дора всегда хранила под рукой успокаивающие средства — флакончик с эфиром и еще один с настойкой опия. Правда, применяла она их неохотно, только в крайних случаях. Однако сегодня она провела с графиней три часа, а та все никак не могла угомониться. Блавинская сидела в кресле, но дышала тяжело, словно только что вернулась со сцены.

— Мы танцуем так, как будто мы мертвые, — сказала графиня по-немецки с русским акцентом. — И все это в лунном свете. Все это в свете луны. Мы — усопшие юные девы, которые погибли, не успев дать обет перед алтарем. А за нами… За нами наблюдает живой. Живой смотрит на нас.

Блавинская нагнулась и надела балетные тапочки — сперва одну, потом другую.

— В балетных тапочках всегда неудобно. Они — само мучение, придуманное в аду и, несомненно, мужчиной. Тем не менее со временем нога к ним привыкает. Они формируют друг друга: стопа — тапочку, тапочка — стопу, и становится чуть легче. Но удобно — никогда.

Она обмотала ленты вокруг ног, особенно туго у щиколоток, аккуратно завязала их и с довольным видом похлопала каждую пухлой рукой.

— Bon! Je suis prete.(Хорошо. Я готова, фр.) Пошли — я буду танцевать в лунном свете.

Блавинская порхнула мимо сестры Доры, подхватив на ходу кашемировую шаль, и направилась к двери.

— Мадам!

— Не возражай, дорогая Schwester (сестра, нем.)! Мы идем в сад. Ступай за мной.

Графиня вышла в коридор и зашагала к лестнице.

Сестра Дора, с трудом выбравшись из-под белого лебедя, черного лебедя и алой пачки, с ужасом обнаружила, что у нее занемела левая нога.

— Черт! Проклятие!

Она упала на колени и снова поднялась, спеша изо всех сил за Миртой, королевой русалок, хромая по коридору и вниз по лестнице, мимо дремлющего в вестибюле привратника, а потом за двери — в ночь.

В Кюснахте лунный свет струился сквозь шторы, падая наискосок в изножье кровати, где лежали Эмма и Юнг.

Его рука покоилась на ее животе и уже ощутила один толчок, на который Юнг ответил, выстучав пальцами послание с помощью азбуки Морзе: «Привет тому, кто там живет! Привет!»

— Толчки начались только сегодня, — сказала ему Эмма. Я люблю представлять себе, как она кричит: «Мне нужно больше места! Больше места!»

— Она? — удивился Юнг. — Он так толкается, что это наверняка мальчик. Наш второй сын.

— Это девочка. Мы разговаривали, так что я знаю.

— Разговаривали?.. Не смеши меня!

— Хочешь — верь, хочешь — нет, Карл Густав, но мать общается со своим ребенком. Не всегда словами, другими способами тоже. Я посылаю вниз мысли и знаю, что она принимает их. Она шлет обратно волны в виде ответов — и даже вопросов, — и эти волны текут во мне. Правда, поверь! Она моя маленькая рыбка, а я ее океан. Она моя пловчиха — я ее море. Ты помнишь, что значит плавать в море, родной… На Капри, когда мы плыли рука об руку… помнишь? Мы заплыли так далеко, что за нами пришлось посылать шлюпку.

— Мы могли утонуть.

— Глупости. Только не вместе. Мы плыли рука об руку, а все вокруг дышало таким покоем — голубым, сияющим и теплым. Мне кажется, моя рыбка точно так же плавает в этих… водах матки… Вечно забываю, как они называются!