Сага - Тонино Бенаквиста

Мордекай. Он, кто никогда не знал, что делать со своими деньгами, находит все же решение. С тех пор как ему сказали, что Добро и Зло уже не в почете, он взялся за чтение. Особенно за Библию и маркиза де Сада. Он потрясен красотой Екклесиаста, где каждый пассаж для него – откровение. Суета сует все суета! Внезапно он ясно понял, что значит потеря иллюзий. Ему открылась причина его разочарований. Остается одно: наслаждаться. Наслаждаться и наслаждаться, пока есть еще время, так как каждая минута приближает нас к вечности. Он устраивает безумные оргии, о кjторых прочел у Сада. Ищет в разврате наивысшее наслаждение. Тратит на это все свое состояние. А что думают об этом девятнадцать миллионов зрителей? Девятнадцать миллионов зрителей со своими желаниями и фантазиями, которые никогда не осуществятся? Мордекай решил пережить все за всех.

Тот, кто верит в любовь, верит и в ненависть. Поэтому никто не должен удивиться, что Милдред и Существо возненавидели друг друга столь же сильно, как когда-то любили. Матильда никому не позволила закончить за нее эту работу. Как всегда, она выполнила ее очень тщательно. Процесс распада пары показан настолько убедительно, что у меня даже пропало желание искать Шарлотту. Матильде хватило трех коротких сцен, чтобы уничтожить саму идею супружеского счастья. Вот это мастер! Даже Жером не способен на такую резкость. Милдред необычайно умна и придумывает изощренные моральные пытки. Существо, этот красавец-дикарь, не догадывается, что ему причиняют зло. Это в его характере. Такая страсть – мы понимаем это с первой же сцены – не может кончиться ни чем иным, как физическим устранением того или другого партнера. Однако Матильда решает пойти другим путем: прежде чем перейти к финалу, она показывает, каким адом может быть каждое мгновение. Жизнь любой пары – это длинная череда мгновений, а люди ведут себя как сообщающиеся сосуды, отравляя друг другу жизнь и лишая себя наслаждения.

А Брюно, малыш Брюно? Какая судьба выпала на его долю? У него все еще впереди. Но ему нужно повзрослеть и пуститься в свою одиссею под названием жизнь. Хватит ли у него на это духа? Как все подростки, Бргоно страдает неуверенностью в себе. И он прав, потому что в глубине души знает, что станет таким же, как все. Пополнит ряды тех, кто делает так, потому что приказано делать так. Джунгли, через которые он хотел пробиться с помощью мачете, оказались идеально ровной дорогой с километровыми столбами. Он уже видит ее конец. И начинает забывать о своей мечте. Он не станет ни Рембо, ни Эваристом Галуа, у него не будет даже тех пятнадцати минут славы, которые обещает всем Уорхол. Все будет именно так.

Что же касается Менендеса, то тот никогда не переставал задаваться вопросами. И находить единственные ответы: динамит и пластиковая взрывчатка. Возможно, именно глубочайшая убежденность Педро в своей правоте заставила сломаться Джонаса. Никто не знает, почему Педро взорвал столько бомб и какими были его мотивы. Наверняка непорядочными.

Но так ли это?..

Можно не сомневаться.

И все же…

Вопрос остается висеть на протяжении всей серии, словно загадка, которую лучше никогда не разгадывать. Кто ни разу не задумывался в кабине для голосования, держа бюллетень в руках: зачем все это? Кто ни разу не ощущал, что на него смотрят сверху как на муравья, которого можно раздавить, если он перестанет выполнять свою роль? Кто никогда не страдал от глупости государственной власти? Кому ни разу не захотелось завыть от несправедливости и проклясть тех, кто отказался его выслушать? Кто ни разу не испытал искушения послать все к чертовой матери? Разумеется, Менендес – кретин и мерзавец. Только извращенный ум может верить, что для борьбы со всеобщим идиотизмом годятся пластиковые бомбы. Вскоре он погибнет, попав в засаду. Но даже агонизируя, не признается, зачем устраивал кровавые фейерверки. Никто никогда ничего не узнает. Мы позволили ему унести с собой в могилу его тайну. Тот, кто захочет ее узнать, пусть перечитает Кафку.

А Фред, наша надежда, любимец всех зрителей, пытавшийся стать Спасителем? Так вот, Спасителю осточертело все человечество. Оно неблагодарно, способно укусить протянутую руку, не разбираясь, за подаянием ее протянули или чтобы прийти на помощь. Едва Фред находит, чем перевязать одну рану, как человечество предлагает ему перевязать еще десять. Никакого понятия о Добре и Зле. Фред не произносит ни одного слова на протяжении всей серии, но его внутренний крик звенит у нас в ушах. Он, кто придумал машину для ликвидации войн, машину для уничтожения вирусов, машину, позволяющую накормить голодных, наконец, машину, возрождающую надежду, начинает задумываться, а принесло ли все это пользу? А жаль. Недавно он изобрел устройство для очистки подсознания. Оно похоже на хирургический прибор, которым оперируют душу, удаляют из нее кисты и спайки, не оставляя шрамов. Но, едва закончив чертежи, выбросил их в корзину. Может, они еще пригодятся, кто знает?

Сам собой напрашивался конец. Сон Камиллы, который так никогда и не был показан. Каждый раз, когда он ей снился, она просыпалась с криком, и тогда Джонас обнимал ее, успокоивая. Этот сон мы извлекли со дна мусорной корзины, чтобы сделать его частью жизни наших героев.

Камилла слишком давно грозилась, что убьет себя. Сцена получилась очень короткой. Она смотрит на себя в зеркало, разражается хохотом, истеричным хохотом, потом кричит: «Viva la Muerte!» 12, вставляет дуло револьвера в рот и нажимает курок. Пятно крови расплывается по стене.

В коридоре никого.

Это еще ничего не значит, возможно, они спрятались на лестнице, как это было на прошлой неделе. Я пытаюсь пробраться к выходу, держа в руке на всякий случай мобильный телефон.

Беда в том, что в местном комиссариате тоже есть телевизор, хорошо спрятанный в гардеробе, и полицейские смотрят его во время ночных дежурств. Эти ребята из полиции – наши первые зрители. В тот день, когда я пришел с жалобой, все полицейские прошли мимо меня по коридору, всем хотелось увидеть, что я из себя представляю. Одни подозрительно смотрели на меня, словно говоря: «Это он… Это он…». Другие были более разговорчивыми («Вам нужен инспектор Джонас? Он уволился»), и я быстро понял, что все они считают, что я сам виноват в том, что сейчас происходит. С тех пор я появляюсь у них только в тех случаях, когда мне нужно найти временное убежище.

Наверху на лестнице тоже никого.

Кажется, путь свободен. Если бы кто-то хотел набить мне морду, он бы уже давно на меня набросился. Даже кретину из муниципалитета временно пришлось отказаться от выяснения отношений со мной. Он требует, чтобы я заплатил за ремонт сорванных почтовых ящиков, сломанного лифта и, главное, за закрашивание надписей. Граффити покрывают ворота, стены трех этажей, а возле моей квартиры – это уже настоящий фейерверк («Мы набьем тебе морду. Менендес». «Ты заплатишь за Камиллу и всех остальных». «Здесь покоится дерьмовый сценарист…» и так далее). Тысячи надписей, наползающих друг на друга, неразборчивых. Некоторые рисуют мою физиономию в центре мишени, так как знают меня в лицо. Пресса хорошо потрудилась. Один из еженедельников, из тех, что вечно роются в дерьме, поместил мою фотографию на второй странице с надписью: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», пообещав за мою голову приличное вознаграждение. Кто сказал, что у сценариста нет шансов прославиться?

Мой почтовый ящик превращен в лепешку, и поэтому почтальон ежедневно вываливает два мешка ругательств прямо на пол в холле. Письма рассыпаются во все стороны, их топчут и рвут, и если я не выхожу из квартиры несколько дней, то консьерж выбрасывает их в мусорный контейнер. Если бы в этой лавине ругательств и смертельных угроз затерялось письмо от Шарлотты, я бы все равно не смог его отыскать. Из любопытства, проходя мимо, поднимаю несколько конвертов. «Сраный писака! Пишу тебе не ради себя, так как я выше этого, а ради детей, на которых ты подло набросился» и т.д. «Месье, то, в чем вы виноваты, не имеет названия. Вы, конечно, читали „Божественную комедию «Данте, так вот, девятый круг ада предназначен именно для таких людей, как вы“.

В груде сегодняшних писем один конверт сразу же привлекает мое внимание. Я некоторое время верчу его в руках, не веря своим глазам. Да, это не сон, я – звезда. Вместо адреса – надпись: «Последнему сценаристу „Саги“, который не сбежал из Парижа». Даже сам Дед Мороз вряд ли может рассчитывать на подобное внимание со стороны работников почты. Но мне некогда распечатывать письмо, я уже слышу скрип двери, ведущей в коморку консьержа, и выскакиваю на улицу, хорошо представляя, что меня там ждет.

Вначале я думал, что это какое-то совпадение. Но через несколько дней мне пришлось признать очевидное. Тротуар возле моего дома № 188 по улице Пуассоньср превратился в кладбище телевизоров. Возникла новая, чисто парижская традиция, и это место скоро станет еще одной достопримечательностью. Туристов будут водить сюда, как на кладбище Пер-Лашез. За ночь здесь скапливаются десятки разбитых телевизоров, словно выброшенных морским приливом. Они валяются по всей улице, пирамидами высятся возле входа, подбираются к соседним домам. Подобно слухам и анекдотам, они берутся неизвестно откуда и размножаются быстрее вирусов. Кажется, об этом феномене уже рассказывали по местному радио. Издали это зрелище можно принять за выставку современного искусства, вблизи оно больше похоже на свалку, а если немного пофантазировать, то можно сказать, что это декадентский мавзолей, собранный из катодов и воздвигнутый в память жертв «Саги». Бродяги и старьевщики приходят сюда, чтобы разжиться деталями. Их движения напоминают странный балет, где я – утренний призрак, скользящий вдоль стен домов. Когда сочиняешь страшные истории, то рано или поздно становишься их героем.