Тень великого колдуна (СИ) - Шумских Светлана Геннадьевна

Холеное, заточенное лезвие с чувством превосходства поднялось над моей головой. Сначала медленно, а потом все быстрее, под нарастающую дробь сердца, судорожно бьющегося в груди, словно мотылек в банке. Трепыхание мягких крыльев переросло в сплошной трескучий гул и внезапно оборвалось.

Мгновение тишины. Серебряный росчерк в темноте.

Встревоженная резким движением ночная бабочка, предававшаяся философским размышлениям на узорном лимонно-желтом листе, сорвалась ввысь и, усиленно работая крыльями, понесла свое жирное тельце подальше от глупых надоедливых людей. На поиски смысла жизни. Который все-таки где-то есть.

Часть вторая

Глава 1

Просыпалось солнце, щедро раскрашивая небо всеми цветами радуги на манер перламутровой раковины. Просыпались цветы, сонно потягивали задеревеневшие за ночь лепестки. Просыпались птицы, друг за дружкой подключаясь к радостному утреннему галдежу. Только Аджей, одна из ярчайших и красивейших жемчужин в ожерелье Белогорья, и не думал просыпаться. Этот город просто никогда не спал.

Свысока Аджей походил на палитру художника. Так уж было задумано основателем города, чтобы все кварталы строго различались по цветам. Даже солнцу, казалось, было каждый раз интересно разглядывать это чудо градостроения. Свет медленно, с предвкушением подбирался с восточной стороны, чтобы перелистать город, как любимую книгу. Квартал за кварталом, улицу за улицей, дом за домом.

Первым делом свет заливал Багровый квартал, где все постройки сооружались из красного кирпича. Здесь денно и нощно дымили трубы, стучали молотки, скрипели груженые сырьем и готовым товаром повозки, деловито переругивались-переговаривались мастера в красных фартуках, суетливо сновали подмастерья, время от времени потирая багровые оттопыренные уши или ноющий зад.

Пурпурная брусчатка перетиралась сотнею подошв в рыжую пыль, незаметно, сквозь плебейские Оранжевые кварталы, переходя в желтую мостовую Золотой Середины, делового центра города. Здесь в архитектуре использовались все оттенки от спелой пшеницы до яичного желтка, а отделка вирировалась от пошлой бронзы до настоящих драгоценных металлов, янтаря и самоцветных камней. Здесь в небо поднимались согнанные служками стаи голубей, струи фонтанов, макушки памятников и шпили высоких, похожих на замки домов. Здесь не было границ ни для спроса, ни для предложения, буднично гудели рынки, тихо орудовали мошенники, надрывно вопили их жертвы и одобрительно помалкивало правосудие.

Миновав вечную суматоху Золотой Середины, солнечные лучи с облегчением погружались в сверкающие росой аллеи Изумрудных кварталов, где располагались самые красивые парки и цветники, а также лучшие школы искусств и самые удобные постоялые дворы.

Далее свет отправлялся любоваться своим отражением в витражах соборов на Улицу Лазурных Свечей, также известной своими библиотеками, тавернами, игорными и публичными домами, тихо пробегал по черепичным крышам густонаселенных Лиловых кварталов, где проживало больше половины всего населения города, и, наконец, озарял зеленые лужайки Пестрых Холмов, единственного района в Аджее, который не подчинялся строгим цветовым законам. Своим особым положением Пестрые Холмы были обязаны своим состоятельным обитателям, обладающим достаточными средствами и связями, чтобы позволить себе любые чудачества. Конкуренция среди богачей достигала самых невероятных цветов, стилей и размеров, превосходя не только самые смелые мечты, но и самые страшные кошмары.

На фоне всего этого бесчинства дом светила художественных искусств, госпожи Лу Жабо смотрелся сдержано, благовоспитанно и даже чопорно. Уютный двухэтажный особнячок белого кирпича с черными ставнями в духе эпохи Покинутого Трона.

Гармоничная отделка, искусные витражи и изящные росписи на стенах демонстрировали прекрасный художественный вкус хозяйки, золотой флигель в виде расправленных крыльев говорил о богатстве и высоком происхождении, вывешенный над входом герб «красная трезубая корона» возвещал о том, что один из предков сего высокого рода когда-то удостоился неслыханной чести личного знакомства с императором — все это давало серьезные основания для гордости хозяйки и лютой зависти соседей.

Солнце осторожно заглянуло в окно на втором этаже и, неожиданно, лицом к лицу столкнулось с самой домовладелицей. Надо сказать, что оба светила не испытали при этом особого удовольствия. Жесткие стальные глаза превратились в злые щелочки. Бледное неприветливое лицо скривилось в недовольной ухмылке. Отчасти из-за нелюбви к солнечному свету, отчасти от ненависти к беспорядку.

На подоконнике, рядом с ночной лампой валялась целая куча дохлых мотыльков. Их обгорелые жирные трупики бесстыже возлежали на белых салфетках и даже плавали в вазочке со свежими цветами. Если бы не эксцентричная прическа, вернее полное ее отсутствие, волосы на голове хозяйки встали бы дыбом. От вида этого крылатого безобразия высокородная дама так полыхнула праведным гневом, что солнцу сразу же захотелось стыдливо спрятаться за горизонт.

— Эй, девка! — Эхо низкого с хрипотцой голоса бесом заскакало по многочисленным комнатам, сплошь увешанным живописными шедеврами хозяйки. Служанка не заставила себя ждать, склонившись в вопросительном поклоне.

— Сколько же это будет продолжаться? Неужели нельзя хоть раз сделать все, как полагается? — Воскликнула госпожа, еле удержавшись, чтобы не навешать мерзавке подзатыльников. Отчасти из-за врожденного милосердия, отчасти из-за недавно введенного штрафа за избиение и убийство простолюдинов. Зато необложенные налогами оскорбления полились полноводной рекой.

Между тем девка принялась торопливо наводить порядок, умудряясь при этом виновато кивать головой и даже вставлять извинения в нужных местах.

— Ишь, деловая. — Раздраженно подумала Лу Жабо, наблюдая, как служанка с отрешенным видом сгребает злокозненных мотылей в фартук, меняет воду для цветов и задергивает плотные черные шторы. Одно хорошо — платить ей много не нужно. В последнее время дела на мыловарне шли не очень ладно. Того и гляди, скоро придется зарабатывать продажей собственных картин. И почему дурные мысли лезут именно под утро?

— Поздно, утро уже. — Госпожа грузно опустилась на спальный стул, положив на подставку перед собой полные холеные руки с длинными, выкрашенными красным лаком ногтями. Жесткие завитки тихо стукнули о маренное дерево. — Закончишь с домом и ужином, наруби дров. Принеси воды да к вечеру разогрей, изволю умыться. Платье приготовишь изумрудное, что с желтым кантом, сие обозначает благонравие и честные устремления. Только не перепутай с бирюзой, дура. Бирюза для увеселений и легкомыслия. Парик мой любимый, серебристый. Мне сегодня вечером к душеприказчику идти, а он, говорят, раньше был во дворцовую курьерскую службу вхож, так уж будь уверена, все премудрости понимает. Ногти отполируй и позолоти. Теперь модно. Видишь, вот тут с концов облупились? Видишь, я тебя спрашиваю?

— Вижу.

— Видит она…  о-о-ох. — Благообразное лицо художницы исказилось широким зевком. — Да что ты в своей жизни кроме грязи и клопов то видела, плебейка малохольная. Кабы не я, так и померла бы дурой, ничего путного за свой век не узнав.

— Спасибо, высокочтимая госпожа. — Кротко пробубнила служанка. — Как изволит высокочтимая госпожа.

Но высокочтимая уже не слышала ее униженного бормотания. Закрыв глаза и выпятив влажно поблескивающие губы, женщина мгновенно погрузилась в глубокий сон, застыв бесчувственным монолитом. Бурная светская жизнь бурлила в основном по ночам, поэтому первую половину дня Лу Жабо предавалась заслуженному отдыху. Теперь ее можно было разбудить разве что прямым попаданием тарана.

Служанка еще долгое время просто стояла, бездумно глядя на пол, потом провела по лицу огрубевшими, красными от холодной воды ладонями и направилась к угловому комоду. То был обычный комод фабрики «Желудь», какие сотнями выставляли в лавочках Золотой Середины. Единственное отличие от остальной продукции «Желудя» — укороченный на четыре пальца нижний ящик, в пустоту за которым прекрасно умещался набор красок, кисти и свернутый в трубочку холст.