Астролог. Код Мастера - Павел Глоба

Он забрал у Доронина папку с листом рукописи и сунул ее астрологу.

Тот взял, но раскрывать не стал, просто сунул ее подмышку.

– Позже погляжу. Сейчас некогда. Пойдем в зал посмотрим, сориентируемся на местности. Без тебя меня одного могут не пропустить. Неспокойно мне что-то.

Они направились по переходу в здание театра. Следователь Доронин последовал за ними. Впрочем, недалеко.

– Алексей Петрович, – обратился он к прокурору–криминалисту, – какие у вас планы насчет меня?

Филатов остановился.

– Да, собственно, ничего конкретного. А что?

– Мне же проверку банка надо заканчивать, – тоскливо напомнил он.

Прокурор кивнул.

– Да, конечно. Хотя постой! Ты выставил «наружку» за той парой громил? Их уже брать пора, по ним давно тюрьма плачет.

Следователь замялся.

– Тут что-то странное. Я все оформил как полагается, но тут оперативникам позвонил кто-то из Генеральной прокуратуры и наблюдение отменил. Вы понимаете, в чем тут дело? Мне ничего толком не объяснили.

Филатов нахмурился.

– Есть у меня кое–какие соображения. Но сначала надо проверить. Ладно, иди работай. Если понадобишься, я позвоню.

Доронин направился в бухгалтерию, а Филатов и Андрей продолжили путь по переходу. В театре стояло жуткое столпотворение. Причем охраны было больше, чем артистов, обслуживающего персонала и зрителей, вместе взятых.

Проверять документы начали на дальних подходах. Если бы не прокурорское удостоверение Филатова, Успенскому не удалось бы проникнуть дальше входной двери. Но даже оно не стало полноценным пропуском. Охранники долго перезванивались со своим начальством, потом откуда-то из театральных недр явился плотный крепыш в черном костюме. Он представился старшим менеджером по безопасности.

Поглядев на физиономию крепыша, Успенский подивился тому, что тот сумел выговорить слово «менеджер» с первого раза. Цепким взглядом глазок–пуговок старший менеджер следил за каждым шагом вверенных его попечению подозрительных типов. Вели себя они довольно странно, особенно тот, что предъявил удостоверение прокурора.

Филатов, памятуя о покушении, устроенном на Василису, сам внимательно осмотрел, обстучал и чуть ли не обнюхал все декорации, осветительные штанги и, особенно, балкон. Все предметы как будто держались крепко и падать не собирались.

По сцене зацокали каблуки. Андрей почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной и смотрит ему в затылок. Он оглянулся, ожидая увидеть Василису, но это была не она.

– Вы меня помните?

Узнать в рыжей ведьме Гелле рыжую актрису, то ли Марину, то ли Маргариту, было непросто. Она мило улыбнулась, ошарашив Успенского. К ее воркованию по телефону он вроде бы привык. Но вот так, увидеть ее лицо, не искаженное злобой, было для него неожиданностью.

– Как насчет моего гороскопа? – нежно спросила она.

Успенский придал своему лицу максимально строгое выражение.

– Он еще не готов. Тем более вам нужен парный прогноз, ваш и вашего бойфренда.

– Он мой жених, а не какой-то бойфренд. Мы скоро поженимся, – обиженно перебила его актриса. – Вот, мы с ним сфотографировались перед дворцом бракосочетания.

И она с торжеством продемонстрировала Андрею фотографию, где запечатлелась в обнимку со своим женихом. Впрочем, личность суженого она закрыла ладонью.

– Тем более, – учтиво улыбнулся астролог. – Так как вас все-таки зовут? Маргарита или Марина? Это тоже важно для правильного составления гороскопа.

– Вообще-то меня назвали Марией. Неподходящее имя, правда? Деревенское какое-то. Поэтому я сначала назвалась Мариной, а потом Маргаритой. Для меня это не просто имя, а символ. Теперь понимаете, почему мне так важно было сыграть именно эту роль?

Успенский задумался.

– Но почему вы считаете имя Мария неподходящим? Я бы назвал его сакральным.

– Ма–а-ашка!!! – прогремел под сводами зала рев Покровского. – Где тебя носит?!

– Ой, убегаю! – испуганно пропищала актриса и умчалась за кулисы.

Андрей пристально посмотрел ей вслед.

– Как считаешь, это не он? – спросил он прокурора.

– Кто, жених? – удивился тот. – Почем я знаю? Она же не мне, а тебе фотку показывала.

Астролог развел руками.

– Я тоже не разглядел, она его морду рукой закрыла. Так что это вполне может быть и наш маэстро.

Филатов оценивающе оглядел фигуру режиссера.

– Вряд ли, конечно, хотя чем шут не шутит. Пойдем-ка у него пару билетиков выпросим.

Но, услышав их просьбу, Покровский только руками замахал.

– О чем вы говорите? Билетов давно нет. И обе ложи под завязку набиты, и правительственная, и директорская. Могу выдать контрамарки без места. Сядете на свободные.

– Нет, каков наглец! – возмущался Филатов. – Ну, он у меня еще попляшет. Со всеми своими связями.

– Давай лучше отойдем в сторону, присядем в углу, – предложил Успенский.

Собственно, в ожидании начала спектакля делать было нечего. Идти в буфет с его немыслимыми ценами не хотелось. Оставалось поработать с обретенным документом.

– Смотри, чтобы у меня кошелек не сперли, – предупредил друга Андрей.

Он сел поудобнее, достал папку, снял ручку Доронина, которая скрепляла ее замком, и достал листок. И привычно отключился.

Вагон пригородного поезда. 1938 год

Поезд отправился с Балтийского вокзала, который москвичи, по старой памяти, продолжали называть Виндавским. В вагоне было холодно, из прокуренного тамбура тянуло табачным дымом.

Булгаков ехал в подмосковный санаторий к Женечке Гладун, Евгении Ежовой. Скамейка была жесткой. На коленях он держал перевязанный шпагатом сверток. В кармане пальто лежала большая упаковка ампул люминала.

Он чувствовал себя преступником. Еще точнее – убийцей. А возможно, и того хуже. То, что он собирался сделать, исключало прощение как в земной жизни, так и в загробной.

Народу в вагоне было немного. Основной наплыв пассажиров, ехавших с работы из Москвы, уже схлынул. Хлопнула дверь, и из тамбура в вагон прошел высокий, хорошо одетый и совершенно лысый пожилой человек. Несмотря на то что почти все места были свободны, он остановился возле Булгакова.

– Вы позволите?

– Пожалуйста.

Лысый незнакомец уселся напротив писателя. Некоторое время оба молчали, разглядывая проплывающие в темноте огоньки домов и фонарей. Потом лысый сказал:

– Москва карош. Русски ошень карош. Лублу.

Писатель посмотрел на него с некоторым интересом.

– Вы, наверно, иностранец? Инженер?

Сосед замахал головой, как лошадь в цирке.

– О, йес, да! Я инженер. То есть нет, не инженер. Магистр. Магистр Хариман. Я приехать из САСШ и не очень хорошо говорить по–русски. А вы, случайно, не писатель?

Булгаков признался:

– Писатель. Случайно.

Иностранец указал пальцем на перевязанный шпагатом пакет.

– А это у вас позвольте, я угадаю не рукопись?

– Рукопись.

Магистр обрадовался, неизвестно почему.

– О, я знаю многих советских писателей. Максима Горького знал. Алексея Толстого. Я сейчас к нему еду, на дачу, в Иваньково. Он просил подыскать ему другую. Я хочу предложить ему свою, в Барвихе, мне она больше не нужна. Она досталась мне после смерти товарищ Ленина.

Булгаков прикрыл глаза.

– Знаете, мистер.

– Харриман, Ахриман, Астарот, Воланд. Называйте как хотите, – подсказал иностранец.

– Да, спасибо. – Писатель был слегка обескуражен. – Я тоже жил в Барвихе. Хорошее место, только от Москвы далековато. У Толстого дача гораздо ближе. Я у него бывал, только давно. Покровское–Стрешнево, Подъелки – там очень хорошие места.

Услышав «спасибо», иностранец почему-то пришел в неописуемое раздражение. Черты его лица исказились, изменилось даже произношение. И тон стал сварливым.

– Места? – переспросил он. – Были хорошие, да все вышли. Это из-за канала «Москва – Волга». Он совсем рядом проходит. Мало того что строили – шумели. Так теперь взяли моду расстреливать строителей–саботажников прямо за деревней. Сами понимаете, он же писатель, классик, ему покой нужен. Он, быть может, поспать захотел или по нужде собрался, а тут, пожалте, стрельба. Ну, кому это понравится?

Вопреки заявлению гражданина Северо–Американских Соединенных Штатов, по–русски он говорил прекрасно. Даже не говорил – чесал. Но Булгаков не успел ему об этом сказать.

– Ну и что? – нахально уставился на него иностранец, словно прочитал его мысли. – Подумаешь, невидаль – по–русски говорю. Любой тунеядец, бренчащий на балалайке в пивной «Стоп–сигнал», на это способен. И никого это не удивляет. А мне почему-то нельзя. Я тебе еще не то скажу, добрый человек. Береги свою рукопись, не потеряй. И запомни, если вздумаешь хитрить, долго не проживешь. Это я тебе гарантирую. Год, максимум – полтора. Подымайся, тебе пора.

– Станция «Подмосковная»! – объявил кондуктор.

Писатель встал со скамейки и направился к выходу из вагона. Двигался он странно, будто загипнотизированный. Он чувствовал, что идет к погибели.