Золото Монтесумы - Икста Мюррей

— Особенно если учесть, что он считал себя оборотнем — Версипеллисом. Тем более что алхимики вообще были полностью поглощены идеей всякого рода превращений и трансформаций из низших форм в более высокие. Ты понимаешь, что я имею в виду? Превращение свинца в золото, стариков в молодых, больных в здоровых…

— Оборотня, подверженного влиянию луны, в добропорядочного сеньора. — Я взяла ножик для разрезания бумаги и подсунула его под печать с волком на красном конверте, прихваченном из сундука с солью.

— Вот именно. От смертности к бессмертию. А это может объяснить, каким образом, несмотря на то что два года назад полковник Морено заставил своих солдат напасть на Томаса де ла Росу в отместку за убийство Серджио Морено, после чего похоронил его бренные останки в болотах Центральной Америки, ты увидела его сегодня вечером в кафе.

Я, видимо, еще не отдышалась после того, как наглоталась в подземелье дыма, и в очередной раз сильно закашлялась.

— И знаешь что? Ты был прав, когда предложил не говорить об отце. Хотя я уверена, что смогла бы найти очень хорошее объяснение для… для…

Он легонько похлопал меня по спине.

— Для причин, по которым Томас де ла Роса сбежал из царства теней. Наверняка для того, чтобы свести тебя с ума и сделать Мануэля несчастным?

— Именно.

— Итак, если мы решили больше не говорить о нем, давай займемся этим письмом.

— Я стараюсь не повредить печать.

— Мне не терпится его увидеть!

— Я тоже готова разорвать конверт зубами, но лучше не спешить…

— Хорошо. Скажи, если захочешь еще равиоли.

Я сидела рядом с ним, скрестив под собой ноги, старалась осторожно подцепить ножиком восковую печать. Поскольку мы вернулись в отель в довольно плачевном состоянии, я решила подождать, пока к нам с Эриком вернется способность рассуждать ясно и спокойно, а уж после этого приняться за изучение этого послания. Хотя мы и предполагали, что офицер Гноли вполне мог связаться с местной полицией и сообщить наши приметы, мы не собирались все время скрываться в этом маленьком отеле на окраине города. Ворвавшись в него около одиннадцати, мы долго стояли в вестибюле, с трудом переводя дух и кашляя, как чахоточные. Потом стали совать деньги управляющему, низенькому морщинистому человечку с заспанными глазами. Эрик уже несколько оправился от пережитого в подземелье, но, как и я, был смертельно бледен и выглядел совершенно неспособным к логическому размышлению.

Как бы то ни было, но в целом вечер оказался удачным.

Прежде всего наш дикий вид, кажется, не очень смутил управляющего, и его не пришлось долго уговаривать принять плату за номер. Мало того, он оказался отличным поваром, а в винных погребах отеля имелось отличное золотисто-красное санто. Он налил нам по бокалу и проводил наверх, где мы приняли душ (в кабинках, расположенных через четыре комнаты от нашего номера), уныло рассматривая свои раны, порезы, синяки и ссадины. Вернувшись в номер, мы сразу решили заняться любовью. Что мы и сделали, обращаясь друг с другом по возможности осмотрительно, словно были, наподобие дикобразов, усеяны иголками. Во всяком случае, после этого наше настроение значительно улучшилось. И теперь, завернувшись в мохнатые полотенца, мы сидели на кровати и наслаждались полентой с мясным соусом и равиоли в бульоне, приправленном мускатным орехом и вином. Потом я снова склонилась над золотистой печатью письма Антонио. Нож медленно скользнул под печать, и конверт открылся.

— Все, готово.

— А этот Антонио был стреляный воробей, верно? Вот ведь додумался спрятать письмо в сундуке с солью!

— Не говоря уже обо всех остатьных его ухищрениях!

Я бережно извлекла из конверта белоснежный листок, исписанный изящным почерком Антонио и украшенный бордюром из алых цветов.

— Это всегда было для меня проблемой. — Эрик сделал еще один глоток превосходного санто и отставил тарелки на прикроватный столик. — Мне всегда хочется одновременно мыться, пить, есть и читать. Не очень полезно для книг, зато…

— Так приятно!

— Ага! — признал он, слегка покраснев. — Послушай, Лола!

— Что?

— Я только что подумал… Знаешь, что мне кажется?

— Мы это только что делали.

— Нет, я не об этом. Понимаешь, у меня какое-то свадебное настроение. Мне очень хочется, чтобы мы поженились — прямо здесь и сейчас!

Я улыбнулась, не совсем понимая его.

— Мы и поженимся… Ведь осталось уже не больше одиннадцати дней, верно?

— Вот пробьет полночь, и останется десять дней.

— Всего десять! А нам еще нужно решить, что заказывать: какую музыку, мясо или рыбу, устраивать охоту или нет…

— Никакой охоты, и вообще забудем об этом. Охотой займемся здесь, в Сиене.

— Понятно.

— Мы с тобой сбежим…

— Но разве ты не хочешь жениться на девушке, разряженный, как торт, в отеле «Хилтон» на Лонг-Бич, чтобы все твои многочисленные тетушки размякли от вина и от умиления заливались слезами?

— Хотя у меня поджарились легкие и мне позарез требуется основательный глоток крепкого паксиля, мне становится еще жарче, когда ты говоришь об этом…

— Правда?

— Нет! Послушай, я больше не хочу ждать! Я только что едва не сгорел заживо и наверняка числюсь в списке особо разыскиваемых преступников, отчего, может, я и стал таким сентиментальным. Но, понимаешь, я люблю тебя! И, как внезапно понял, очень сильно! Поэтому я намерен устроить старый добрый обряд венчания раньше, чем меня угостят «коктейлем Молотова»[6] или отправят в какой-нибудь итальянский ГУЛАГ.

— Да, эти два дня были просто ужасны…

— Не то слово! И мне кажется, будет куда более романтично, если мы попросим местного монаха обвенчать нас прямо завтра здесь.

Я не смогла удержаться от смеха.

— Да, ты уже не тот парень, с которым я познакомилась два года назад…

— Ты имеешь в виду: когда вокруг меня вечно вертелись старшекурсницы? И я слыл соблазнителем женщин и чертовски разбитным парнем?

— Ой, лучше не напоминай!

— Да, пожалуй, я придавал слишком большое значение этим неразборчивым связям… Теперь, когда оглядываешься назад… — Он перевернулся на спину и воздел руки к розовому балдахину. — Конечно, я уже не такой тупой увалень, каким был. Помнишь, что я сказал доктору Риккарди? Любовь меняет человека к лучшему. — Он понизил голос и полунасмешливо-полусерьезно прошептал: — Ты, моя обожаемая мексиканка, моя богиня, мое наказание за дурное поведение, ей-богу, ты, Лола Санчес, сделала меня лучше…

— Ох, Эрик! — усмехнулась я, хотя у меня слезы навернулись на глаза.