Хлеба и зрелищ - Уильям Вудворд

– Видите ли, м-с Х., мне дано несколько неприятное поручение… – Снова заглядывает в записную книжку. – Но… гм… дело в том, что он запутал свои дела. И на завтра у него назначено еще два свидания… Одно-в одиннадцать, с замужней леди, другое-в три, с молоденькой девушкой. Буду говорить откровенно… М-с Х., факт тот, что м-р Торбэй не может в один день справиться с двумя делами такого рода…

(Леди сидит, выпрямившись, лицо ее побледнело от испуга и гнева.)

– То есть, я хочу сказать, – не может провести их удовлетворительно. Вот мы и размышляли… м-р Торбэй и я… видите ли, он держит меня в курсе всех дел…размышляли, не согласитесь ли вы перенести свидание на следующий день в том же часу, так как в списке вы стоите третья.

Все это мисс Кольридж говорит с самой любезной улыбкой. Выполнив поручение, она опускает голову и, скромно скрестив руки, ждет ответа. Выслушав ответ, мисс Кольридж уходит. В дверях приостанавливается и говорит:

– До свидания, м-с Х. Очень приятно было с вами познакомиться. Я так часто о вас слышала.

Затем она наносит еще несколько визитов тем леди, чьи имена значатся в ее списке. Когда она возвращается, Торбэй, который лежит свернувшись клубочком в постели, словно больной ребенок, тянется к ней и берет за руку.

– Джин, – говорит он, растягивая по обыкновению слова, – ты с ними покончила?

– Да, и теперь ты будешь отдыхать месяц, пока не соберешь новой коллекции.

В ответ на это Торбэй целует ей руку.

– Любимая, как бы я жил без тебя?

– Нет, ты меня совсем не любишь…. Ты любишь только себя. И я тебя не люблю… Нас связывают какие-то проклятые узы. Я не знаю, что это такое, но связаны мы навеки. И признаюсь, Эрнест, мне надоело выпутывать тебя из твоих любовных историй… Советую тебе теперь довольствоваться мамашей Придделль.

4

Торбэй имел привычку у всех брать взаймы небольшие суммы. Система у него была своеобразная: знакомые являлись как бы его налогоплательщиками. В кармане он всегда носил записную книжку, куда неизменно записывал фамилию заимодавца, полученную сумму и срок выплаты долга. Почти все, кто в первый раз давал ему взаймы, были настроены оптимистично. Иногда он навязывал заимодавцу письменное обязательство уплатить сумму в назначенный срок. Обычно к этой процедуре он прибегал в тех случаях, когда небольшие ссуды достигали в итоге кругленькой суммы – скажем, в семьдесят пять или восемьдесят долларов.

Политика Торбэя была такова: в виде гарантии он снова брал взаймы, дабы окончательно округлить сумму, и выдавал расписку на сто долларов.

– Так мы упростим дело, – пояснял он кредитору, и оформим наши финансовые отношения. Он был прав. Дело действительно упрощалось. Он не расплачивался с кредиторами, когда истекал срок уплаты по долговым обязательствам. Многие из недалеких заимодавцев, не понимая, какое счастье выпало им на долю, впадали в бешенство и бормоча себе что-то под нос, уничтожали документы. Как нелепо! Люди более рассудительные и дальновидные улыбались, как чеширские коты, и прятали бумаги в сейф, где хранились облигации займа Свободы. Они были уверены, что обязательство Эрнеста Торбэя, написанное им собственноручно, можно будет продать в 2000 году какому-нибудь коллекционеру автографов по крайней мере за три тысяч долларов.

Торбэй никогда не брал взаймы у Майкл Уэбба: никогда не пытался у него взять. Майкл догадывался, что он руководствуется какими-то соображениями. И наконец решил разузнать, в чем тут в сущности дело.

– Послушайте, Эрнест, – начал он, – вы берете взаймы у всех, кого знаете, за исключением меня.

– Да. ну, так что ж? – весело откликнулся Торбэй

– …и вряд ли вы расплачиваетесь со всеми долгами, – Майкл говорил отнюдь не враждебно и без всякого презрения. То была грубая прямолинейность, характерная для их отношений.

Лицо Торбэя осветилось улыбкой.

– С долгами я никогда не расплачиваюсь.

Легким движением руки он заставил Майкла подойти ближе.

– Слушайте, – сказал он вполголоса, – слушайте. Я никогда не изменяю своей системе. Ни разу в жизни не возвращал я денег, взятых взаймы… ни разу. Сто процентов чистой прибыли…

Тонкими пальцами он барабанил по столу: физиономия у него была торжествующая и в то же время по-детски озабоченная.

– Конечно, я бы не хотел предавать это огласке, вы меня понимаете, старина… понимаете, что не в моих интересах это разглашать… Джин знает.

– Гм… – последовал лаконичный ответ Майкла.

Он не был удивлен: Торбэя он знал почти два года.

– Однажды я едва не вернул пять долларов, взятых взаймы, – продолжал Торбэй. – Я зашел в табачную лавку с одним человеком, которому был должен пятерку. Когда я получил сдачу, он подцепил у меня пятидолларовый билет и попытался его спрятать, но я выхватил у него из рук деньги, тем дело и кончилось.

– Да, вы ловко увернулись, отозвался Майкл, – Почему вы не берете денег у меня, Эрнест? Я бы вам дал взаймы…. Он сказал «дал взаймы», а хотел сказать: «я бы вам подарил».

– Я это знаю, Майкл, вы очень любезны… Но деньгам вы придаете слишком мало значения, чтобы я стал брать у вас взаймы. Не знаю почему, но это так. У вас мне просто не приходило в голову просить. Ведь через полчаса вы забудете о том, что ссудили меня деньгами.

– Нет, не забуду… Я буду помнить.

– Но тем не менее у вас я никогда не возьму взаймы. Все же я вам очень благодарен, старина… Вы, кажется, думаете, что я могу брать у всех и каждого. Нет, кредиторов у меня мало. Вот, например, у Рэнни Киппа я бы не взял ни единого цента, хотя бы мне грозила голодная смерть.

– Но почему? – спросил Майкл.

– Есть основания, – уклончиво сказал Торбэй.

– Какие основания?

– Гм… снования. Веские основания.

Он неожиданно умолк.

Майкл привык к этим тусклым паузам. B разговор они врывались внезапно. Жизнерадостность изменяла Торбэю, он словно выдыхался или уходил в себя, как би отдаваясь каким-то глубоким размышлениям. Казалось, штора спускалась в окне, и сумерки окутывали комнату. Тусклый свет, колебание, нащупывание…

– Основания? – спросил Майкл, выдержав паузу. – Что вы имеете в виду, Эрнест?

Штора в окне снова поднялась. Торбэй оживился, положил руку на плечо Майкла.

– Слушайте… – Торбэй опять превратился в блестящего собеседника. – Вот как было дело с Рэнни Киппом… Ему я был должен около сорока долларов…брал у него понемногу… не платил…

– Он настаивал на уплате? – осведомился Майкл.

– Нет. Не настаивал. В том-то и дело, что он не настаивал. Я старался попадаться ему на глаза, чтобы он заговорил со мной о долге. Однажды, разговаривая с ним, я вынул из кармана пачку кредитных билетов, но…

– А вы бы с ним расплатились, если б он этого потребовал?

– Нет, не расплатился бы, ответил Торбэй. – Я бы ему сказал, что не имею возможности уплатить. И это правда. Я беден… В сущности у меня нет ни одного цента, который я могу считать своим.

Он рассердился, и кровь прилила к его щекам; это было так неожиданно, что Майкл подумал о пловце, внезапно вынырнувшем со дна на поверхность воды.

– Позор! – продолжал Торбэй. – Ни одного цента! Мои книги дают мне слишком мало, чтобы я мог жить на эти деньги… О, вы не знаете!.. Это-ад!.. Вот что это такое. Если б не моя изворотливость, я бы не вы жил… И Джин…-пусть это останется между нами, старина, – Джин-маленькая пиявка, высасывающая деньги…

Майкл отмахнулся от этих слов.

– Вздор! – пренебрежительно бросил он. – Мы слишком хорошо друг друга знаем, Эрнест, чтобы я стал слушать такую чепуху. Вы этому сами не верите.

Но в тот момент Торбэй верил, и Майкл по выражению его лица понял, что он верит. Молчание.

– Продолжайте, – заговорил Майкл. – Расскажите мне о Рэнни Киппе. Итак, вы были ему должны сорок долларов, и он не упоминал об этом долге, а затем…

– Однажды я сидел у него в лаборатории и смотрел, как он производит какие-то химические опыты, – начал Торбэй. – Мы беседовали,