Современная ирландская новелла - Шон О'Кейси

— Фаррел!

У Питера подпрыгнуло сердце. Он поднялся. Мистер О’Рорк все еще не оборачивался. Гора в твидовом костюме с обтрепанным воротником, над которым нависали складки бычьей шеи. Питер видел пучки волос, торчащие из ушей мистера О’Рорка, чувствовал смешанный запах чернил и мела, всегда сопровождавший учителя. Отвернуться от ученика, а затем вызвать — было любимым приемом мистера О’Рорка. Это окончательно лишало присутствия духа. Питер глотнул, но продолжал молчать.

— «Плачь…» — подсказал мистер О’Рорк.

— «Плачь…» — повторил Питер.

Мистер О’Рорк двинулся к первым партам.

— «Плачь о своем герое…» — продолжал он, идя по проходу. Затем резко обернулся и сказал: — Дальше.

— «Плачь о своем герое…» — скэва проговорил Питер и замолчал.

— «Остров», — подсказал мистер О /орк.

Он пристально посмотрел на Питера, глаза его сузились.

— «Остров», — сказал Питер, роясь во мраке памяти, но находя там лишь пустоту.

— «Остров, остров, остров…» — повторял мистер О’Рорк с каждым разом все громче.

Питер решил рискнуть:

— «Плачь о своем герое, остров, остров, остров».

Мистер О’Рорк выпрямился. Лицо его отразило гнев, изумление, боль.

— К стене! — заорал он. — Ты, твердолобый, ленивый, слабоумный бездельник! Скажи ему эту строфу, Кленси.

К леней съежился под его взглядом, зажмурил глаза и произнес:

— Сэр… «Плачь о своем герое, остров зеленый, плачь! О, если б сразил О’Нила воин, а не палач!»

Мистер О’Рорк кивал в такт с грозной благожелательностью. В то время как Питер, волоча ноги, шел к стене, его сапоги зацепились за металлическую стойку парты, раздался грохот. Мистер О’Рорк вытянул его ремнем пониже спины.

— Ты хоть раз прочитал это стихотворение, Фаррел? — спросил он.

Питер заколебался, затем сказал неуверенно:

— Нет, сэр.

— Решил, что не стоит тратить на него время, так Фаррел?

— Нет, сэр, я не успел, сэр.

В этот момент раздался бой часов. Все встали. Мистер О’Рорк сунул ремень под мышку и перекрестился. «In ainm an athar», — начал он. Пока читали «Богородице дево радуйся…», Питер, не в силах молиться, глядел на голые, пропитанные дождем деревья за окном и тесные ряды бледных, молитвенно поднятых лиц. Мальчики сели.

Мистер О’Рорк повернулся к классу.

— Фаррел не успел, — участливо сообщил он. Затем вновь взглянул на Питера. Глаза его метали молнии.

— Если бы это был английский комикс о закрытых школах или какой‑нибудь детективчик, у тебя сразу нашлось бы время, но, когда надо выучить стихотворение такого патриота, как Дэвис, о преследованиях мучеников и героев твоей несчастной родины, на это времени нет. Из тебя бы вышел распрекраснейший англичанин.

И мистер О’Рорк прочитал с неподдельным пафосом:

Сассенахом[28], врагом коварным, в Леонардов праздник сражен, Смерть за свою отчизну в Клох — Охтере принял он.

— Что и говорить, его смерть — тяжкая, очень тяжкая утрата, но, если он умер за таких, как ты, она к тому же еще и бессмысленная утрата.

— Я хотел выучить, — сказал Питер.

— Дай сюда руку. Если я не могу внушить тебе уважение к нашим погибшим патриотам, клянусь подтяжками, я вколочу в тебя это уважение. Руку!

Питер протянул руку, прикрыв запястье рукавом куртки. С громким свистом ремень шесть раз опустился на ладонь. Питер старался держать большой палец на отлете — когда ремень попадал по большому пальцу, ожог был невыносим. Но после четырех тяжелых ударов рука сама собой стала сжиматься в кулак, скрючиваться, как кусочек фольги на огне, и вот уже большой палец лежит беспомощно на ладони, а в груди — боль, от которой корчится все тело. Но сильнее боли был страх, что он заплачет.

Питер собирался было уйти, когда мистер О’Рорк сказал:

— Минутку, Фаррел. Я не кончил.

Мистер О’Рорк вновь повернул ему руку ладонью вверх и аккуратно расправил пальцы.

— Я тебя научу нагличать, — сказал он дружеским тоном и поднял ремень. Питер думал только об одном — как бы' не отдернуть истерзанную руку.

У него было темно в глазах, когда он возвращался на место, и сапоги опять его подвели — он споткнулся и упал. В то время как он вставал с пола, мистер

О’Рорк, уже поднявший ремень, чтобы помочь ему еще одним, хотя и более снисходительным, ударом, опустил руку и воскликнул:

— Господи милостивый, Фаррел, где ты подобрал эти сапоги?

Мальчики с любопытством уставились ему на ноги. Кленси, дважды отличившийся в этот день, захихикал. Мистер О’Рорк спросил:

— Что тут смешного, Кленси?

— Ничего, сэр.

— «О’Нил, твой голос был нежен, исполнен гордости взгляд», — продекламировал мистер О’Рорк, и нежен был его голос и горделив его взгляд. — Продолжай, Кленси.

Но у Кленси уже была выбита почва из‑под ног, он запнулся, пропустил строку и присоединился к трем ученикам, стоявшим у стены. Питер положил голову на парту и зажал кровоточащую израненную руку под мышкой, стараясь унять боль, а ремень вколачивал патриотизм и любовь к литературе не смеющей пикнуть четверке.

Суэйн некоторое время молчал. То и дело он поглядывал на Питера. Тот уставился в учебник. Ладонь его горела, и, хотя острая боль уже улеглась, рука по-прежнему искала укрытия и облегчения в теплой и мягкой впадине подмышки.

— Здорово он тебя обработал, — шепнул наконец Суэйн.

Питер ничего не ответил.

— Десять — это уж слишком… Он не имеет права. Если бы он выдал десять мне, я бы привел отца.

Ростом Суэйн не вышел, но лицо у него было большое и костлявое; когда он изредка снимал очки, чтоб протереть их, на переносице краснел рубец. Питер сердито хмыкнул, и Суэйн сменил предмет разговора:

— Слушай, чьи это сапоги? Ведь они не твои.

— Мои, — солгал Питер.

— Брось заливать, — сказал Суэйн. — Чьи они? Братовы?

— Заткнись! — угрожающе сказал Питер.

— Ну, чьи? Я никому не скажу. Честно. — Он смотрел на Питера с лукавым любопытством. Потом зашептал: — Я знаю, они не твои, но я никому не скажу.

Мы сидим на одной парте. Мы — друзья. Скажи, не бойся.

— Коту за любопытство прижали дверью хвост, — сказал Питер.

Но у Суэйна на это был готов ответ. С хитрой улыбкой он отпарировал:

— Зато, прознавши тайну, окреп он и подрос.

— Раз уж тебе так невмоготу, — сказал Питер, устав спорить, — сапоги отцовы. Но если ты кому‑нибудь заикнешься об этом, я из тебя котлету сделаю. Попробуй только пикни…

Суэйн, удовлетворенный, откинулся на спинку скамьи.

Мистер О’Рорк объяснял, как вероломно со стороны англичан было отравить Югана Роу. Но чего, кроме вероломства, можно от них ждать?

— «Копыто коня, — процитировал он, — рог быка, улыбка сакса». Вот три опасности. Оливер Кромвель читал Библию в то самое время, как четвертовал младенцев на глазах у матерей. Нам говорят: давайте про все забудем. Но мы сможем забыть лишь тогда, когда обретем свободу. Наш родной язык, сладостный гэльский teanga[29] вновь должен стать всенародным языком. И общий долг наш — учиться и работать во имя этой цели. А тем, кто не успевает, у кого не хватает времени, нужно показать, как его найти, не так ли, Фаррел? — сказал мистер О’Рорк. Ребята засмеялись. Но тут вновь пробили часы, и мистер О’Рорк был вынужден отложить плач по Югану Роу до другого раза. — Математика, — провозгласил он. — Ceimseachta[30].

Питер надеялся, что во время большой перемены дождь все еще будет лить и они останутся в классе. Но когда громко зазвонил звонок и мистер О’Рорк распахнул окно с матовыми стеклами и выглянул наружу, дождь уже перестал. Они повалили всем классом вниз по лестнице, теснясь и толкая друг друга. Чтобы не упасть, Питер держался рукой за перила. На ступеньках сапоги казались еще больше. Он прямиком направился в уборную и оставался там, пока старик монах, которому из туманных соображений нравственности вменялось присматривать за этим местом, дважды туда не заглянул. Во второй раз он сказал Питеру:

— Господи, мальчик, иди сейчас же на свежий воздух к товарищам. Брысь отсюда… брысь, — и уставился ему в спину недоуменно и подозрительно.

В то время как Питер разворачивал завтрак, к нему подошел Диялон. «Ужели враги убили Югана Роу О’Нила?» — процитировал он.

— Заткнись, — сказал Питер.

Диллон взял его под руку.

— Ничего себе порцию ты получил, — сказал он. Затем добавил с неподдельным восхищением: — Зато держался ты — что надо! А ведь он целил стегануть повыше. Но ты ему не поддался. Молодчина. Господи, когда я услышал, что он тебе еще четыре штуки прибавил, я стал молиться, чтобы ты не заревел.

— Я еще ни разу не ревел, — заявил Питер.

— Знаю, но он лупил со всей силы. Не надо было тебе говорить, что ты не успел.